Том 4. Солнце ездит на оленях
Шрифт:
Колян потоптался недолго и ушел с горькой думой: «Плохо, когда ты никому не нужен. Тогда становишься не нужен и сам себе».
Колян поставил свою куваксу. Пожив несколько дней так: утром небольшая охота или рыбалка, затем возня с костром и обедом, а потом долгое шатание без дела, он снова пришел к заведующему школой и сказал:
— Я хочу помогать тебе мал-мала.
— Дело-то нашлось бы. Но у меня совсем нет денег платить. Согласен, расчет потом?
— Совсем не надо платить.
— А жить как будешь? Есть что будешь?
Колян
— Сидит лопарь на берегу озера, хлебает ложкой воду.
«Ты что делаешь?» — спрашивают люди.
«Уху ем».
«Где же она, уха?»
«Вода — видишь? — в озере. Рыба — видишь? — гуляет в воде. А посолил я сам. Вот и уха».
Дела оказалось много: конопатить сильно продуваемые стены, красить потертые парты, белить печи… Колян захотел красить парты, он умел это: когда-то красил лодку. Заведующий, не доверяя словам, велел сделать пробу. Она удалась.
Тогда Колян получил краску, олифу, кисть, ключи от школы и разрешение жить в кухне, где был еще не убран его топчан с сенником.
Колян перебрался в школу, разложил свое хозяйство, потом сказал себе, как сказала бы Катерина Павловна:
— А теперь — в баню: по дороге-то, конечно, нахватался всякой нечисти.
После бани вскипятил чай и сказал, как много раз говаривала ему Ксандра:
— Мой руки и садись пить чай!
Он возразил воображаемой Ксандре:
— Я только что из бани, истратил целое озеро воды и кусок мыла. — Колян полюбил полоскаться в бане.
— А после того хватал руками грязные тоборки, малицу, двери. Мой, мой! — сказала бы Ксандра.
Старательно, с удовольствием, будто угождая ей, он вымыл руки. Чай пил не на полу, а за столом, хлеб не кусал прямо от булки, а сперва нарезал ломтиками. Напившись чаю и убрав все со стола, сказал:
— Теперь сядем заниматься… — так говаривала Ксандра. И долго читал, писал слова, цифры.
И потом всегда припоминал, чему в таких случаях учили его, чего требовали, и старался исполнять.
Если раньше казалось обременительно полоскать рот, чистить зубы, вытирать у порога ноги, есть вилкой, сидеть на табуретке, и делал он это неохотно, под нажимом, то теперь то же самое по своей воле стало легко, интересно. Колян давно хотел угождать Ксандре, а в разлуке это желание усилилось. «Буду делать все, как нравилось ей. Приедет в другой раз — похвалит меня».
От Ксандры пришло письмо. Оно было нарисовано крупными печатными буквами. Колян не умел еще читать скоропись.
Дорогой Колян-Колянчик, братишка мой далекий, лапландский. Как ты, где ты живешь-поживаешь? Пишу тебе в школу. Ты ведь обещал учиться. Я живу одна. Папа с мамой уехали в Башкирию, на кумыс. Погляди на школьную карту,
Пиши мне, пиши чаще, пиши все!
Ксандра.
Ответное письмо Колян писал, точнее, рисовал целый день, много раз бросал нарисованное в печку и набросал столько, что потом дрова разгорелись от одной этой бумаги, без всякой другой растопки. К вечеру письмо было кончено.
…Кысандра. Жеву я в школе, мажу чорно парты. Моих оленей комар угнал к морю. Остальное напешу потом. Песать рука устала, как целый день дрова рубила. Колян.
Ксандра писала раз в неделю, и Колян всякую неделю тратил день на ответ. Но в конце концов этот тяжелый труд пошел на пользу ему — рука стала писать быстрей, легче, красивей. Не думая о том, Ксандра сделалась для Коляна учительницей чистописания.
Через день из Петрограда в Мурманск проходил товаро-пассажирский поезд: в Хибины привозил новых людей, свежие газеты. И Хибины совсем мало отставали от Петрограда: на демонстрациях здесь ходили с петроградскими песнями и лозунгами: «Долой войну!», «Да здравствует коммунизм!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». На митингах говорили петроградские речи.
Колян любил демонстрации и митинги, всегда нес какой-нибудь флаг, подпевал, старался повидать Крушенца, который почти всякий раз выступал перед народом. Крушенец был особо ловок на разговор, умел растревожить любой народ. Иногда ему сильно хлопали, иногда кричали: «Долой! Долой!»
Коляну он говорил обычно:
— Бывай, бывай, слушай! Скоро сам будешь, как мы, агитировать. Держись крепче нас, Совета. Твоя правда у нас. Для таких, как ты, мы, большевики, единственная опора. Все другие партии хлопочут только за себя, одни мы — за народ.
Покрасив парты и побелив печи, Колян ушел к морю собирать оленей. Путь лежал через родной поселок. Там Колян сперва проведал свою тупу. Она стояла так, как была оставлена прошлой осенью, никто не тревожил ее, закрытую наглухо.
Колян сел на порог. Против него посреди стены, черной, как наружная стенка котла, выделялось небольшое пятно посветлей. Вспомнил, что над ним трудилась, горевала, плакала Ксандра, и подумал: «Оно на память мне». Потом сказал себе:
— Ну, хватит сидеть дома, пойдем в гости, искать готовый чай, — и перешел к Максиму.
Старик был в отлучке, но недалеко: в очаге теплились угли, из котла, висевшего над ним, струился парок. Колян поставил в угол посох, ружье, сел и снял с плеч ранец. Он приспособил его вместо дорожного мешка.