Том 4. Солнце ездит на оленях
Шрифт:
Конечно, в такой бездорожной, непроходимой стране, как Лапландия, проводник, ямщик — очень полезные люди, но они еще полезней, когда хорошо грамотны.
Парень и сам день ото дня все больше понимал важность грамоты. Как интересно было в Мурманске читать имена пароходов, вывески учреждений, магазинов! Даже такие мелочи, как обрывок газеты, гонимый ветром по улице, листок из книги, в который завернут селедку, всегда открывали что-нибудь новое.
И Колян повышал свою грамотность с упорством мыши. Да, именно с мышиным упорством. В подполье школьной кухни жила мышь, самая обыкновенная, маленькая, какую можно зажать в кулаке. Она питалась крошками с кухни. Вспомнив заботы Ксандры
Колян постоянно везде собирал кусочки знаний. Хибины оказались не плохим местом для этого: была школа, разные книги, образованные люди, после свержения царя — митинги, собрания, лекции. Не хватало только времени, но и при этом Колян научился бегло читать, писать, считать.
И написал Ксандре: «Я понял, что грамота — это крылья, лучше, чем у орла. На них можно слетать куда угодно, даже в такую страну, которой нет, которая выдумка. На них можно послать далекому другу свой разговор, песню, радость. Сегодня посылаю тебе свое счастье — я стал грамотный».
Колян сильно чувствовал эти крылья и заметно переменился: глядел, говорил смелей, в лице исчезло постоянное выражение осторожности, приниженности, ходить стал решительней, легче, словно поддуваемый ветром.
3
Одним из основных лозунгов Советской власти был «Долой войну!». И первым декретом — Декрет о мире. Советское правительство предлагало всем странам, охваченным в то время мировой войной, начать мирные переговоры. Союзники России — Англия, Франция, Соединенные Штаты Америки — отказались вести переговоры. Советское правительство заключило отдельно от них перемирие с Германией.
Тогда союзники обернулись в противников — решили напасть на Россию, свергнуть Советскую власть, вернуть прежние порядки. Для начала выбрали Мурманск. Сюда, в незамерзающий порт, было легче доставить военную силу, чем в любое другое место, отсюда по железной дороге было удобней нанести удар колыбели Октябрьской революции — Петрограду.
Постепенно в Мурманск стянулись военные корабли Франции, Англии, США, в марте 1918 года высадился на берег первый отряд английской морской пехоты, затем высадились французы, итальянцы, бельгийцы, снова англичане, в город проникло несколько тысяч русских белогвардейцев. Начались аресты и расстрелы сторонников Октябрьской революции и Советской власти. Железнодорожное сообщение и почтово-телеграфная связь Мурманска с Петроградом были прерваны. Шире и шире, по всей Лапландии, растекались из Мурманска воинские части иностранных захватчиков и русских белогвардейцев. Выгонять их Петроград и Москва послали вооруженные отряды рабочих, балтийских моряков и только что созданной Красной Армии. Разгоралась большая война.
Мурманск был занят врагами революции, но не покорен. Среди команд военных и мирных русских кораблей, среди железнодорожников и всякого другого населения было много сторонников Советской власти. Они устраивали демонстрации, митинги, забастовки.
Живший всегда видно и слышно, Крушенец в эти боевые дни стал особенно заметен: на демонстрациях он дирижировал, на митингах говорил дерзко. Одной темной ночью, когда он шел домой с митинга, его схватили белогвардейцы и потащили в сплошной непроглядный туман над заливом. Крушенцу вспомнился припев из новой песенки, только что залетевшей в Мурманск. Его
Обожженный этим, так кстати вспомнившимся лихим, плясовым припевом, Крушенец кинулся за угол барака. Дальше ночь и туман скрыли его, помогли незаметно пробраться к друзьям. Там он переоделся женщиной и уехал с товарным поездом, на буферах. Тогда, при великом смятении народа, ездили и на буферах, и на крышах, и на ступеньках вагонов. Он не знал своей конечной цели, у него была только первоначальная — поскорей выбраться из Мурманска, где знали его все так же хорошо, как пожарную каланчу, отбивавшую каждый час суток.
Дула сильная двойная пурга: одна, ниспосланная небом, богом или чертом, но кем-то определенно ненавидящим людей, и другая, которую создавал своим движением поезд. Крушенец скоро окоченел и соскочил у будки путевого сторожа обогреться. Будка стояла одна-одинешенька среди пустого, занесенного снегом пространства.
Сторож спокойно, даже с охотой приютил беглеца. Насидевшемуся и намолчавшемуся в своем одиночестве среди пустыни, ему был интересен любой человек. Накормил, напоил чаем, но в душу не полез — не стал расспрашивать, кто таков, почему бежит. Спрашивал только о городе. Когда показались огни следующего поезда, сторож сказал:
— С этим уезжай от меня. Будет спокойней и тебе и мне. Не ровен час, спрыгнет кто-нибудь вроде тебя, только другой масти, и сам понимаешь, что может получиться. — Дальше сторож посетовал: — Удивительно неуживчивы стали люди, хуже собак. Собаки не придираются одна к другой из-за масти: белые, черные, пестрые — всякие живут скопом, мирно. А люди… Одни хотят, чтобы все-все были красными, другие — чтобы все стали белыми или зелеными. Не лучше ли: будь, каким тебе любо?!
Крушенец не знал, какой масти этот сторож, и не подхватил разговора. На его счастье, в поезде нашелся пустующий буфер.
И снова, уже неведомо в который раз, Колян допытывался у почтаря, когда пойдут письма на Волгу. Почтарь ответил:
— Ничего в волнах не видно. Может, никогда не пойдут.
— Почему?
— А потому, что всегда будут разные государства: у нас — одно, на Волге — другое, как теперь.
Уныло поплелся Колян домой, в школу, и так задумался, что прошел мимо, очутился на краю поселка, где стоял лес, заваленный сугробами, непроходимыми для человека без лыж.
А задуматься было о чем. Если не пойдут письма, как же быть с Ксандрой? Он последнее время жил в Хибинах не ради школы: ему довольно грамоты, и не ради денег: он умеет жить без них, а только ради Ксандры. Не будет писем, не будет встречи, и ему не надо жить в Хибинах, незачем помнить Ксандру. Лучше забыть.
Вернулся домой, взял гусли. Побежали по струнам пальцы, каменистым, звонким ручейком побежала музыка, за ней побежала песня:
Полюбил я девушку красивую, Девушку с далекой Волги полюбил. И теперь уж никакою силою Не потушить костер любви. Реки вечно мчатся в море. Вечно вниз клубится водопад. С этим бесполезно спорить. И с любовью так же, рад или не рад.С улицы осторожно постучали в окно. Без спроса: «Кто там, что надо?» — а сразу, по лапландскому обычаю, Колян открыл дверь. Вошел Крушенец, одетый в женскую русскую шубу и платок. Он первым делом закрючил дверь, потом спросил: