Том 4. Солнце ездит на оленях
Шрифт:
Весь режим в тюрьмах был таков, чтобы заключенные поскорей умирали. Их морили голодом; сырая, грязная кожура картошки считалась лакомством. Привязывали к столбу и лили на голову непрерывной струей ледяную воду. Многие от этого сходили с ума. Утром и вечером босых выгоняли на снег для переклички. Били и нагайками, и розгами, и прикладами винтовок, и тюремными замками.
Расстреливали в тюрьмах, на кораблях, на берегу залива и бросали трупы в воду. Расстреливали с судом и без суда.
Но не было силы, способной остановить революцию, не было казни, способной запугать ее защитников. В Мурманске работала подпольная организация большевиков. Часто появлялись листовки
Максим с Коляном были деятельными бойцами освободительной войны. Колян по всей Лапландии развозил людей, посланных то Крушенцем, то Спиридоном, развозил письма, которые нельзя доверить почте, а иногда только сказанные слова, которые нельзя доверить даже бумаге. Максим скрывал, кормил этих гостей, выхаживал оленей, измученных Коляном, чинил изношенную сбрую, сани.
И раньше не охотник разговаривать много, Колян после того, чему два года был невольным свидетелем — там арестовали, там убили, там забрали оленей, пушнину, — стал еще молчаливей, буквально заболел молчанием. Ездит неделю, а рассказов привезет на одну минуту. Приедет, отдохнет чуть-чуть — и за гусли. Перебирает струны и напевает тихонько, чаще без слов, по-телячьи, одним мычанием. Максим уже запомнил мотив и не раз спрашивал про слова. Колян отмалчивался. У него были и слова: «Полюбил я девушку красивую…» Но они только для себя.
После двух лет подневольной жизни революционный Мурманск восстал. На улицу вышли вооруженные солдаты комендантской команды, моряки, рабочие, военнопленные. Внезапным ударом захватили артиллерийские склады и вооружили безоружных. На другом краю города разыгрывался свой акт восстания. У причалов торгового порта стояли рядом миноносец и плавучая ремонтная мастерская. Офицерский состав миноносца был белый, рабочие мастерской — красные. В условленный час рабочие бросились на штурм миноносца, к ним присоединились матросы. Офицерство было в кают-компании и все погибло под струями горячего пара, который вырвался из труб, пробитых пулями во время схватки. К исходу дня восставшие свергли белую власть и освободили весь город. А вскоре и весь Мурманский край стал советским.
В этой борьбе солдата Спиридона ранили, потом отправили для излечения на Волгу.
4
Ксандра вбежала со двора в дом и залепетала, задыхаясь:
— Мамочка, папочка… Знаете что… Ну, прямо с того света. — Она протянула им письмо. — Ни за что не угадаете от кого.
— Зачем гадать, когда можно прочитать, — сказал отец.
— А я уже отгадала, — сказала мать.
— От кого же?
— Да читай, читай, не томи! Ну, что он? — торопила мать.
Ксандра, — писал Колян. — Я жив. У нас много стреляли, но мимо меня, в других. Без тебя моя рука все время держала хорей и забыла грамоту. Совсем плохо держит перо. Приезжай учить меня. Максим тоже жив. И Крушенец живой. Видаемся. Спиридоном ранен, лечить увезли на Волгу. Ищи там. Больше писать трудно. Буду рассказывать, когда приедешь. Прочитай письмо батьке и мамке.
— Я еду, — объявила Ксандра.
— Надеюсь, не сию минуту, — заметила мать. — У тебя такой скоропалительный тон.
— Не сию, но скоро.
— Надо все-таки списаться, — начала советовать Катерина Павловна.
— Можно
— И самой надо приготовиться, собраться, — продолжала мать.
— Я давно готова. Но будь по-твоему: спишусь и приготовлюсь, — согласилась Ксандра. — Как на Северный полюс. — И убежала в свою комнату писать.
В доме было сто раз обговорено и потом твердо решено, что Ксандра поедет в Лапландию учительницей. Кстати, выпускной класс в гимназии сделали с педагогическим уклоном. На тот же случай, если от нее потребуется медицинская помощь, она прошла после гимназии фельдшерские курсы. Кроме того, училась педагогике и медицине у отца с матерью, много читала, покупала книги впрок.
Зная лапландские трудности, родители старались подготовить ее к ним, но от поездки не отговаривали. Участливость, служение, забота о других были воздухом, в котором росла Ксандра, и выросла отзывчивая, всегда готовая кинуться на помощь, не щадя себя. Настроенная на работу в дальнем краю, она не вглядывалась в окружающую боль. Ей казалось, что все нужды, беды, боли скоро минуют и будет коммунизм, с полным довольством и безоблачным счастьем, как обещали агитаторы.
Не зная, кто ведает просвещением лопарей, Ксандра адресовала свое заявление неопределенно: «В Мурманский отдел работы с лопарями», а Коляна попросила, если будет у него дорога в Мурманск, позаботиться, чтобы заявление попало в нужные руки.
В Мурманск заявление пришло быстро. Там, на своем извилистом пути из учреждения в учреждение, оно попало в руки Крушенца, ведавшего политпросветработой на селе. Он тут же ответил:
«Приезжай. Работы бездна, всякой. О подробностях договоримся на месте». Дальше — приветы, поклоны.
Вся переписка — заявление и ответ на него — заняла меньше месяца. Да будут благословенны железные и прочие хорошие дороги!
Катерина Павловна и Сергей Петрович провожали Ксандру с легким сердцем и очень-очень тяжелым багажом. Они рассудили, что Крушенец охлопочет ей работу, он — человек энергичный, надежный. А многое другое, нужное для жизни, не достанет и он в том бедном, пустынном да еще разоренном войной краю. Катерина Павловна составила большущий список, на ее взгляд совершенно необходимого. Шутки ради Ксандра склеила листки и получившийся длинный свиток прозвала «Соборным уложением любящей матери». Она попробовала вычеркнуть, что казалось ей лишним, но мать все восстановила и сказала:
— Я — мать, к тому же старая учительница, и я лучше твоего знаю, что нужно девушке — начинающей учительнице.
— Мать да еще учительница, конечно, самая непобедимая комбинация, — посмеялась Ксандра.
— Ладно, смейся, а мне не мешай!
— Делай, делай! — согласилась Ксандра. — Лишнее всегда можно выбросить.
— И не думай. Всегда можно отдать, всегда найдется нуждающийся.
Как только все, поименованное в «Соборном уложении любящей матери», было упаковано в чемоданы и узлы, Ксандра выехала на Мурман.
Колян жил в Веселых озерах у Максима. Одиночество, сиротство, общая служба революции, затем разорение и бедность крепко привязали их друг к другу. Колян лишился всех своих старых оленей: одних так заездил, что пришлось убить на мясо, другие умерли сами, — осталась одна четверка молодых. Немного побогаче был и Максим: половину стада забрали белогвардейцы, иных загубили болезни, волки. И то, что было трудно сделать в пору благополучия, сделалось постепенно само в пору опасностей и нужды — Максим и Колян сжились, как отец с сыном.