Том 4. Стихотворения

Бальмонт Константин Дмитриевич

10 сентября

В Преисподней

Сорвавшись в горную ложбину, Лежу на каменистом дне. Молчу. Гляжу на небо. Стыну. И синий выем виден мне.   Я сознаю, что невозможно   Опять взойти на высоту   И без надежд, но бестревожно,   Я нити грез в узор плету. Пока в моем разбитом теле Размерно кровь свершает ток, Я буду думать, пусть без цели, Я буду звук – каких-то строк.   О, дайте мне топор чудесный –   Я в камне вырублю ступень,   И по стене скалы отвесной   Взойду туда, где светит день. О, бросьте с горного мне края Веревку длинную сюда, И, к камню телом припадая, Взнесусь я к выси без труда.   О, дайте мне хоть знак оттуда,   Где есть улыбки и цветы,   Я в преисподней жажду чуда,   Я верю в благость высоты. Но кто

поймет? И кто услышит? Я в темной пропасти забыт. Там где-то конь мой тяжко дышет, Там где-то звонок стук копыт.   Но это враг мой, враг веселый,   Несется на моем коне.   И мед ему готовят пчелы,   И хлеб ему в моем зерне. А я, как сдавленный тисками, Прикован к каменному дну. И с перебитыми руками В оцепенении тону.

12 сентября

Река

Я шел в ночи пространствами чужими, Полями, виноградниками, вдаль. Моя душа была как в едком дыме, Меня вела незрячая печаль. Я потерял, давно и безвозвратно, Желанных снов раскидистый узор. Чужая ночь дышала ароматно, Не с ней вступал я в детстве в договор. Не этих звезд мне ворожили звенья, Я потерял в путях свою страну. Прилив ушел, и я, как привиденье, Средь раковин морских иду по дну. Я проходил уснувшие деревни, Я слышал полусонный лай собак. И тайный голос, точно тени древней, Меня манил, давая мысли знак. Я шел как раб магического слова, Перекликались в воздухе века. И вот пришел к черте пути ночного, Пресекла шаг широкая река. И вдруг в душе, на берегу высоком, Забилось что-то ласково-светло. Каким необозримо-долгим сроком, Слагалось это емкое русло? Какие числа скольких здесь усилий Сплетали пляску капель в звездный счет? Но ход ключей, сочась в земной могиле, Пробился вверх, в веках река течет. Я шел домой. И после пытки знойной Вернулся, не жалея ничего. И, наклоняясь над дремлющим, спокойный, Поцеловал ребенка моего.

16 сентября

Ночью

Ночью, к утру, мне не спится, Думы темные томят. То не может измениться, Что в душе скопляет яд. Нет, не Божье дуновенье Над планетою Земля, А исподних духов рвенье, Кровью залиты поля. Не Господнее влиянье, Брат для брата лютый зверь. Темной чары обаянье Было встарь, и есть теперь. Я лежу испепеленный, Догорая как смола, Но не тихий, но не сонный, А взметенный в бездне зла. Я прикован к мертвой глыбе, В сердце взявший семь мечей, Я раскинутый на дыбе Под рукою палачей. Я горю в бореньи трудном, Напрягаю жадный слух. И пронзенно, гласом судным, В темноте поет петух. К новой боли неуемной Вмиг уводит этот звук. Вот он, крест из бездны темной, Гвоздь готов для ног и рук. Мрак духовный – злой кудесник, Жутки тайны бытия. Самый добрый благовестник Был лукавая змея. Петр, чье имя – крепкий камень, В час, когда пришла черта, Погасил свой лучший пламень, И отрекся от Христа. Так скорблю, изнемогая. Но внезапно, в тишине, Бледный призрак, мать родная, Наклоняется ко мне. Из пределов отдаленных, Путь свершив, пришла опять. Принесла цветов мне сонных, В каждом звездная печать. И немедля, как ребенок, Всхлипнув раз и два, я сплю. Луч прядется, бел и тонок. Как я этот свет люблю. Только Мать нам не изменит, Уведет бессонных к сну. Буря в Море горы пенит, Я плыву и не тону.

17 сентября

Ночная пляска

Их было триста, привидений, И шестьдесят еще, и пять. И я, ночной дождавшись тени, Вмешался в раут их опять.   Чтоб не нарушить этикета,   Надел я саван из холста.   И в зыби факельного света   Кругом плясала темнота. Спина к спине, лицом в пространство, Плясали духи, семь и семь. И выявляла их убранство Огнем пронизанная темь.   Как будто диво-дровосеки,   Что рубят лес без топора,   Те женщины, те человеки,   Что были живы лишь вчера. Как бы ткачи незримой ткани, И отощавшие жнецы В кроваво-пляшущем тумане В невольной пляске мертвецы.   Плясать им не было отрады,   И все ж плясал их бледный круг,   И вились волосы как гады,   И закривились крючья рук. И дух один, дугою руки, На коже грузного быка, На барабане сеял звуки, Диктуя скоки трепака.   И дух другой – на тени   Вел наступательной войной,   И для плясавших привидений   Вливались в чан и кровь и гной. И третий дух – по черствой корке Бросал теням из темноты, И, как у раковины створки, У

них приоткрывались рты.   И тени с ужасом кружили   Непрерывающийся пляс.   Не подчиняясь звездной силе,   Не двигался тот жуткий час. Та сатанинская затея Все длила ход свой в диком сне. Вдруг ощутил я, холодея, Что саван мой прилип ко мне.   И, бросив ту, с кем был я в пляске,   В полях, где не видать ни зги,   Я убегал из страшной сказки,   И слышал сзади бег Яги. Я в жизни вновь, в часах, в их смене, Я на цветущем берегу. Но, отойдя от привидений, Сорвать свой саван не могу.

21 сентября

Навождение

Каждый день напрасно трачу силы, И, едва пробьет полночный час, Из меня вытягивают жилы Дьяволы с пожаром в глуби глаз. Окружат и смотрят молчаливо, Пусть я вижу, как в глазах у них То горит, чем мысль была счастлива, Весь восторг надежд и снов моих. Так стоят до самого рассвета, И в пожаре глаз их вижу я, Что во власти их зима и лето, И что правит душами Змея.

22 сентября

Три упруга

Три стройных мачты, три упруга, Над палубой как три ствола. Они в ветрах крепят друг друга, В затишье смотрят в зеркала. И в вихрях Севера и Юга Их манит молнийная мгла. Перешепнулись парусами: – «Войдем в морские чудеса». Проплыли даль под небесами, И сохранилась их краса. От трех упругое над волнами Упругой воли голоса.

27 сентября

Российское действо

Переклюкал хитрый Бесище Благомысленных людей, Заманил на перевесище, Там, где место для сетей. И, глазами лупоглазыми Легковерных осмотрев, Бил их лютыми проказами, Изрыгнул свой ярый гнев. С парусами и упругами Разлучив, припрет к земле, Да вовек пребудут слугами Утопающих во зле.

27 сентября

Проклятая свадьба

Я устал молиться детски Богу. Как могу прочесть я «Отче Наш»? На большую выгнан я дорогу, В час, как гости пьют из брачных чаш.   А моя желанная, Невеста,   В шутовской одетая наряд,   Рядом с палачом имеет место.   И молчит. И мысли в ней болят. Ворожбой затянутая злою, Помнит ли еще она меня, В час когда играет буря мною, В миг когда я падаю, стеня?   Пред гостями нечестивой свадьбы   Соловьями женщины поют,   Чтобы им светить, горят усадьбы,   Города, деревни пламень льют. И пока в чертоге, в красках алых, Песни, смех, и пляс, и пьют вино, Убивают пленных там в подвалах, В красном доме черное есть дно.   А Невеста мутными глазами   Смотрит, как меняется черед,   Как ряды танцуют за рядами,   И сама себя не узнает. Вкус узнав истоптанного праха, Зрением двойным я с ней в бреду. Ветер пыльный бьет в меня с размаха. Я иду. Я падаю. Иду.

27 сентября

Красные капли

Красные капли, ушедшие в Русскую землю, Красные капли, до времени павшие в прах, Ночью беззвездной я голосу вашему внемлю, Как вы бежите, поете о злых временах. Каждая капля слилась с безграничным потоком, Каждая капля блюдет в переплеске черед, Каждая капля глядит упрекающим оком, Каждая капля о порванной жизни поет. Ночью безлунной я красные капли считаю, Ночью беззвездной мне странная песня слышна, Тенью глядящей хожу по далекому краю, Слышу, как капли звенят, упадая до дна. Красные капли, упавшие в Русскую долю, Если б хоть знать, что когда-нибудь вспыхнете вы Свежим расцветом по Русскому лугу и полю, Жертвенным цветом, глядящим в простор синевы.

1 октября

Заснувший страх

Он задремал. Раскинулась широко Страна, где много обмелевших рек. И правое закрыто плотно око, А левое белеет между век. Зрачки не видят. Слух тупой не слышит. В кровавом сердце черно-красный пляс. Как волк во сне, прерывисто он дышет, И новых жутких сказок зреет час. Под серым прахом много смертных впадин. Там в каждой труп червям закабален. Заснувший страх жесток и плотояден. Он ест тела. Он ест и тень имен. Лишь за одно название, за имя, За мысль, за призрак мысли, будь в земле. Сгорело много тысяч в едком дыме, Упало много тысяч в красной мгле. Есть области, где волей злого страха Людьми кормили рты холодных рыб. Другими – псов, дав трупам мало праха, Средь взрытых изнасилованных глыб. И в час, когда я мертвенные звоны Влагаю в этот мерный ток стиха, В аду голодном меркнут миллионы, К ним смерть идет, хоть нет на них греха. А страх, заснув, боится лишь минуты, Когда, по воле Солнца, дрогнет тьма. И, новых лжей, во сне, свивая путы, Чужие исчисляет закрома. Благая Воля, ужас был в избытке. Терзаемых от гибели избавь, И прекрати невыносимость пытки, Где явь есть сон, и страшный сон есть явь.