Том 4. Стихотворения

Бальмонт Константин Дмитриевич

4 августа

К братьям

Я Христа в мучениях не видел. Я устал бродить по всем векам. Но пойму прощение к врагам. Помогите тем, кто вас обидел, Этим серым темным мужикам. Сколькие из них грабеж свершили. Сколькие убили. Или все? Час был враг и правде и красе. В них века метнули вихрем пыли. Не взошел посев на полосе. И они ли были нам врагами? Не они, а те, чья мысль – вертеп, Кто для Бога всей душой ослеп. Размягчим наш дух в родимом храме, Жизнь да будет там, где ныне склеп.

4 августа

Возмездие

Когда

глашатай грабежа и казни Сказал толпе: «Награбленное грабь!», Он плыл в ладье, едва качала рябь, И с бурею играл он без боязни. Но слишком много было в том соблазне. Раскрылась глубже дьявольская хлябь. И он напрасно говорил: «Ослабь!» – Тем духам, с кем он в темной был приязни. Из самой Преисподней Сатана К нему пришел. Крепка была подмога. И разлилась кровавая дорога. И тянется. Еще не свершена, Но он сполна узнает силу Бога. В свой час он выпьет кубок свой до дна.

4 августа

В несосчитанном

Мы в Несосчитанном. В немом Неисчислимых. В Непредусмотренном. Лань не предвидит льва. Его предчувствует чуть-чуть, пока жива. Но когти, пасть, прыжок, все это где-то в дымах. А дым восходит вверх из жерл всегда палимых. Есть где-то там внизу такая голова, Полмира – мера ей, и клык – ее слова, И путь ее – пробег в полях необозримых. Кто хочет распознать сполна ее судьбу, Тот должен развернуть такой папирус старый, Где каждая строка есть кровь и злые чары. Он должен много раз живой побыть в гробу. Мы схвачены врасплох. Мы втянуты в пожары, Не вняв, что Ангел Бездн дохнул в свою трубу.

7 августа

Набат

Лишенный Родины, меж призраков бездушных, Непонимающих, что мерный мудрый стих Всемирный благовест средь сумраков густых, Один любуюсь я на звенья строк послушных. Они журчащий ключ во днях пустынно-душных. В них сговор солнц и лун для праздников святых, Веселый хоровод из всплесков золотых, В них грозный колокол для духов двоедушных. От звуковой волны порвется злая сеть. Качнувшись, побегут в пространство привиденья. Все дальше, дальше, прочь от грозового рденья. А бронза гулкая и стонущая медь, Возникши в воздухе глаголом осужденья, Продлят свой долгий гуд, веля Судьбе – греметь.

12 августа

Лавина

Храня молчание, гигантская лавина Проходит местности, где смерть и нищета. Сто тысяч ртов сухих. Во взорах темнота. Сгоревшие поля. Сожженная равнина. Ни одного снопа для темного овина. Нет больше колоса. Бесплодье. Нагота. Забыть закон людей. Забыть закон Христа. Один закон: Бежать. Что дальше, – все едино. Идут, идут, идут. Они должны идти. Кто пал под тяжестью, добыча он канавам. И будет там лежать на дне зловеще-ржавом. А если встретят что живое на пути, Нахлынув, разгромят в своем хотеньи правом: – В необходимости хоть что-нибудь найти.

12 августа

Кто?

Кто качнет завесу гробовую, Подойдя, раскроет мне глаза? Я не умер. Нет. Я жив. Тоскую. Слушаю, как носится гроза. Закрутилась, дикая, пожаром, Завертелась огненным дождем. Кто велит порваться темным чарам? Кто мне скажет: «Встань. Проснись. Пойдем»? И поняв, что выгорела злоба, Вновь я буду миру не чужой. И, дивясь, привстану я из гроба, Чтоб идти родимою межой.

26 августа

Три заклятия

Я пошел за свежею

водой. Я дошел до двери запертой. Оковала дом глухая ночь. Не могу я жаждущим помочь. Я пошел, чтоб хлеба принести. Но собака злая на пути. Говорит мне громким лаем: «Прочь!» Не могу голодным я помочь. Я пошел искать во тьме свечи. Но в замках ломались все ключи. И, хоть вижу, как сова, сквозь ночь, Не могу невидящим помочь.

30 августа

Марево

Мутное марево, чертово варево, Кухня бесовская в топи болот. Эта земля, говорят, государева? Царский ли здесь, не исподний ли плод.   Дымное яблоко шаром багрянится,   Ткнешь в него, – вымахнет душный огонь.   Яблоко пухнет, до неба дотянется.   Небо уж близко. Но неба не тронь. Тронешь, – уходит. Шатнулось провалами. Адское яблоко стало как гриб. Низится, пляшет порывами шалыми. Вправо и влево захват и загиб.   Вот покатилось полями, равниною, –   Выжжено поле, равнина суха.   Малые дети питаются тиною,   Взрослым достались объедки греха. Только в болотах похлебка есть мутная. Голод с большими глазами идет. Скачет бессонница, ведьма беспутная, Ищет на ужин куриный помет.   Снова раскрасясь густыми румянами,   Яблоко пухнет пышней и грузней.   Мечется шаром над мертвыми странами.   Мутное пламя на тысячу дней.

6 сентября

Поединок

Долго я лежу на льду зеркальном, Меряю терпением своим, Что сильнее, в сне многострадальном, Мой ли жар иль холод-нелюдим. Льдяный холод ночи предполярной, Острый ветер, бьющий снежной мглой. Но, как душный дух избы угарной, Я упрям и весь в мечте былой. Думаю на льду о том гореньи, Что зажгло меня в веках костром, Выявилось в страсти, в звонком пеньи, Сделало напев мой серебром. Велика пустыня ледяная, Никого со мною в зорком сне. Только там, средь звезд, одна, родная, Говорит со мною в вышине. Та звезда, что двигаться не хочет, Предоставя всем свершать круги, В поединке мне победу прочит, И велит мне: «Сердце сбереги». И, внимая тайным алым пляскам, Что во мне свершаются внутри, К синим льдам, как в царстве топей вязком, Пригвожден, хоть стыну, жду зари. Ходит ветер. Холит вьюгу, Льды хрустят. Но вышний воздух тих. Я считаю годы и минуты, И звезде слагаю мерный стих.

10 сентября

Нить

Закрой глаза, и будет ночь, Раскрой глаза, и будет день. Гони мечтой все тени прочь, И в пурпур жизнь свою одень. Не подчиняйся ни векам, Ни черным дням, случайно-злым. Мы вечно к светлым берегам Плывем, и горе наше – дым. На ткацком бешеном станке, Издревле, в пряже грязь и кровь. Но светлой ткани вдалеке Ты нить из света приготовь. Когда кипит лесной пожар, Густой пожар в сто дней пути, Как нам искать цветочных чар, Как красных ягод нам найти. Но вот, хоть силен был поджог, Хоть с четырех, со всех сторон, Он все же леса сжечь не мог, И снова сосен нежен звон. И все пожарища веков Кончались шелестеньем нив. Заря придет, лишь будь готов, И в грозной бездне будь красив.