Том 4. Стихотворения

Бальмонт Константин Дмитриевич

19 декабря

В чужом городе

Нарядный город, бывший торжеством, Стал рамою исчезнувшей картины, Где был поток, ленивый глянец тины, И смерть везде, где был огонь в живом. Гроза пришла. Такой был гул и гром, Что все упали наземь властелины. И руки убивали. Гнулись спины. Хребты ломались. Разум пал ничком. Взыграла ярость пламени и дыма, И все свое народ мой сжег в огне. Сто миллионов – в пропасти, на дне. Но кликнут к Богу, как пойдет Он мимо. В моей стране беда неисчислима, К твоей стране беда идет вдвойне.

19 декабря

Звездная

песня

Где больше жертвы и беды,   Там ближе к правде дух. Огонь единственной звезды   Узнал с земли – пастух. Где беспредельна нищета,   Там слышит песню слух. И в мире выросла чета,   Встает второй пастух. Где свет в душе, там кроток вздох,   Мечтает сердце вслух. С звезды глядит на землю Бог,   И третий встал пастух. Дрожит глубокий небосклон   От лучевой игры. И в скудных яслях дышет Он,   Кто поведет миры. В предельной бездне взвеян страх,   Мрак, смотрит из норы. Но в них, в притихших пастухах,   Грядущие миры. С звезды к душе хрустальной звон,   Так ключ бежит с горы. Кто верит, с теми вечно Он,   В Ком жизнь и все миры.

22 декабря

В метели

Я шел и шел, один, в снегу. Еще живу – с какой же целью? На чуждом диком берегу, Свистящей схваченный метелью, Иду, и больше не могу Вверяться цепкому морозу. Но вдруг, на взвеянных снегах, Я алую увидел розу. Чья кровь на этих лепестках? Чья мысль? Чья жизнь? И сон? И страх? Какой души долготерпенье Дождалось вьюжного цветенья? Не знаю. Но в чужом краю Всем тем, кто сердцем любит пенье, Я эту розу отдаю.

22 декабря

Часы

1

Мне говорила мать моя, Что в том едином первочасьи Не закричал родившись я, А был в таинственном безгласьи. Мой первый час – не первый крик, А первый долгий миг молчанья, Как будто слушал я родник, Напев нездешняго звучанья. И мать сказала: «Он умрет». Она заплакала невольно. Но жив, живет певучим тот, Кто тайну слушал безглагольно.

2

В саду многоцветном, в смиренной деревне, Я рос без особых затей. Не видел я снов о волшебной царевне, И чужд был я играм детей. Я помню, любил я под Солнцем палящим Один приютиться саду. Один по лесным пробирался я чащам, Один я смотрел на звезду. За ласточкой быстрой, воробушком, славкой, Следил я, прищурив глаза. Был каждой утешен зеленою травкой, И близкой была стрекоза. И счастье большое – смотреть у забора, Как ящериц серых семья Купается в солнце, не видя дозора, Любил и не трогал их я. И радость большая – увидеть, как утки Ныряют в пруду пред грозой. Услышать, что вот в грозовом первопутке Громовый разносится вой. Под первые брызги дождя золотого Подставить, так жадно, лицо. Искать под березой неверного крова, Хоть вон оно, близко крыльцо. Часы голубые в лазоревой шири Скопили минуты гурьбой. Им молния – стрелки, и тучи им – гири, И гром был им – радостный бой.

3

Лежать

в траве, когда цветет гвоздика, И липкая качается дрема. Смотреть, как в небе сумрачно и дико Растут из шаткой дымки терема. Узнать, что в юном сердце есть хотенье, Истома, быстрой крови бьется жгут. Она. Она. С ней праздник, полный рденья, Безумный танец бешеных минут. Жестокость золотого циферблата. О, Солнце! Заходи. Придет она. Весь разум взят, все сердце жаждой взято. Секунды бьются в пропасти без дна. Они поют, и в каждой – боль пронзенья. Хочу. Люблю. Где Солнце? Ночь уж тут. Луна горит. В ней правда вознесенья. Я сжат кольцом томительных минут. Он острый, край серебряного круга. И мгла кругом. В цвету небесный куст. Я царь всего от Севера до Юга. Огонь в огонь. Уста до алых уст.

4

Тик-так. Тик-так. Часов карманных Проворен лепет близ постели. Красива сказка снов желанных, Красив и вой слепой метели. Не так, не так правдивы струи, И все цветные ткани жизни, И все немые поцелуи, Как всплеск рыдания на тризне. Тик-так. Тик-так. Храни ребенка, Который в сердце помнит детство. Но Хаос жив, и кличет звонко, Что вечно темное наследство. Не так, не так тебя ласкало Твое мечтанье и желанье, Как жалит, в полночь жизни, жало. Тик-так. Тик-так. Люби изгнанье.

5

Полночь бьет. Один я в целом мире. Некому тоску мою жалеть. Все грозней, протяжнее и шире, Бой часов, решающая медь. Безвозвратно кончен день вчерашний. Воплотился в яви жуткий сон. С вечевой высокой грозной башни Бьет набат, в пожаре небосклон. Полночь ли, набат ли, я не знаю. Прозвучал двенадцатый удар, Бьют часы. И я к родному краю Рвусь, но не порвать враждебных чар. Кровь моя – секунда в этом бое. Кровь моя, пролейся в свет зари. Мать моя, открой лицо родное. Мать моя, молю, заговори.

29 декабря

Остывший город

Красивый город с тысячью затей, В свой час узнавший ночь Варфоломея, Не с Богом ты, но весь в извивах Змея, И любишь игры чувств, как чародей. В марионетки превратив людей, За громом битв ослепнув и немея, Изящная холодная камея, Ты только призрак жизни и страстей. Уж много бурь средь этих улиц стройных Промчалось в протяжении веков, И больше не создашь ты новых слов. Лишь много новых служб заупокойных Узнаешь ты, когда, разъявши ров, К тебе придет скрещенье двух ветров.

Неистребимое

Золотая разливная спелая рожь, Перекличка зарниц в захмелевшем июле, Пересветы серпов, – это правда, не ложь, Эта правда жива и в безумном разгуле. Не однажды пропетый зеркальный затон, Под ракитами речка в сквозистом тумане, На опушке цветы, – это явь, а не сон, Это клад, что горит и во мгле испытаний. Шелестящий овес, бородатый ячмень, И протяжная песня вон там за холмами, И живой поцелуй, – это будущий день, Это вольные птицы над нами и с нами. И о чем ни вздохнешь, и куда ни пойдешь, И в какие бы страны ни кинут Судьбою, Только то, что твое, только это не ложь, Если грустно, приди, только я успокою.