Том 7 (доп). Это было
Шрифт:
– Погляди-ка, не послал ли Господь на счастье?
Тот и забыл, понятно. Развернул бумагу – вспомнил. Так и завертенелся! Созвал соседей, в билет тот тычут, руками всякие телодвижения… Развлечение на редкость.
– Нет, – говорит, – еще не выиграл. Приходи после Нового года, тогда!
Видят, что полоумная, ну, тихо-мирно чтобы, без раздражений.
– В Сочельник опять?
– В Сочельник.
Гривенничек ей на конку сунул.
– Ладно, приду.
Домой приходит, расстроилась.
– Опять не выиграла. Может, они меня
Те уж и забыли. Как узнали про поход-то ее, гогочут!
– Нет, там без обману, за это ответят. Теперь жди Рождества. Раз два раза не вышло, в третий наверняка!
Ну, поахала-повздыхала, – за работу. Обет дала: выиграет если, всем бедным на дворе по красной пожертвовать. А те ее буторят:
– Всех нас на тройке чтобы, в Стрельну пировать поедем! А старушка тоже размечталась.
– Нет, – говорит, – дам вам на угощенье, а сама к Сергию Преподобному проедусь, внучков свезу.
Трогательная была старушка!
– Мне самой ничего не надо, а чтобы бедным людям помочь, внучков на ноги поставить. А сама в монастырь укроюсь, за себя вклад внесу. Тысячу надо, я уж и справилась…
Уж на тысячи перекатила, как они ей все-то объяснили. Внучкам тулупчики посулила, наборщику – «за счастье» тройку новую, хозяину – часы серебряные. Верит: не может не быть! Да кому ж и выиграть-то, если не ей, при ее-то жизни?!
Хорошо-с. Подходит Рождество. Две недели провалялась, – ломало ее всю, от портомойни. Самая тут стирка, к Празднику, а – на вот! Ни гроша. Внучки сидят, поджамшись, как таракашки, в уголочке. Или в окошко смотрят, как елки везут-несут, поросят-гусей волочут: им из подвальчика-то видно. Корочки грызут, на дворик выйти не в чем, оборвались. Спасибо еще, сапожник кашей их все кормил. Пьяный, соберет всю шестерку, своих не различает, сунет по ложке, волокет каши чугунок…
– Вы, – говорит, – тоже люди, ешьте! Бабка помрет, я за себя вас возьму, каши хватит.
Ну, поедят, – опять тихонько в уголок, как тараканчики. Нужда-то забивает. И страшно – бабушка-то помирает!
Я, как ту историю узнал, с тех пор как Рождество, в Сочельник тревогу бью: дворников призываю со всех домов, приказ: которые в нужде, всем по десятку поленьев и по десятку яиц, и квартирной платой не тревожить, если без работы, до получки. Все мои планы расстроились. Думал на приюты кой-что оставить, а теперь – без рогов корова!
Хорошо-с. Сапожник ее опять перцовкой. Поднял. Святки проходят, смотрит – подымается старушка. А уж ее соборовать хотели. Вы-жила!
– Не могу я помереть до сроку, – внучки на ноги не стали!
А про билет все помнит. Тот мутила, наборщик, от них съехал, а сапожник уж не касается, понимает, что теперь тревожить не годится. А она как ребятенок малый стала.
– Тогда, – говорит, – новыми обоями оклеим, и везде побелим.
– Ладно, – говорит, – побелим.
– А ты мне тогда всем полсапожки пошей, а мне на мерлушке, а то ноги на мойке застывают, а сверху валенки надену.
– Ладно,
Должен вам сказать, это в моем доме было, и я уж это после все разузнал: сапожник ко мне ввалился, пьяный, орал:
– Мы твой дом купим! Старушка моя двести тысяч на билет выиграет!
Новый год прошел. Старушка еще дня за два до крещенского Сочельника снялась – и на Кузнецкий. Приходит. Опять к тому, при хохолочке, да не нашла: в другое отделение перевели. К беленькому одному подходит, с золотым хохолочком, как петушок. Лист ему сует…
– Ты хошь погляди, не выи фал ли чего? не послал ли Господь мне счастья?
Тот, как взглянул… как на нее зыкнет!..
– Да ты что… в своем уме?!
– Как так? Шум подняла.
– Вы, – плачет, – хочете укрыться… Мне теперь обязательно выйти должен… я и сон такой видала!
Уж у ней, понимаете, в голове образовалась картина!
– Обманываете бедного человека, третий год все смеетесь!
Не отстает. Швейцара пригласили – уведите. Не желает. Ее просят честью, полтинник на извозчика дают.
– Нет, мне ваших полтинников не надо, мне выигрыш пожертвуйте!
Народ, день-то горячий, толпа. Сам директор, в мягких сапожках подкатился:
– Дайте ей три рубля… и занимайтесь делом.
Ну, скандал! С хохолочком тот прибежал, объясняет, что сумасшедшая. Ей – грозно:
– Уходите, гордовой возьмет… у вас билет фальшивый!
– Сами вы фальшивый! – кричит. – Зачем три года измывались над бедным человеком? Как я к внучкам теперь? Два года дышала… Господь пошлет…
Скандал, плачет, а ее под руки, – драма! Вдруг-с, такой инциндент…
Стоял человек, прекрасно одетый, в хорьковой шубе, в бобрах, как бы с меня ростом, выше всех головой. Заинтересовался самой этой драмой, объяснение спросил. К нему все с уважением, объясняют, какая пикантная история. Расспросил старушку.
– Покажите билет!
Показывают, смеются. Вскинул пенсне, лоб сморщил… из-за стеклышек на старушку смотрит, похмурился. А старушка плетет: и внучки, и портомойня, и белить надо, и всем бедным посулилась… – всю свою мечту расшевелила. Вот он и спрашивает, сурово так:
– И ты, бабушка, так и веришь, что… должна выиграть?
– Должна, батюшка, кому ж тогда и выиграть-то? Господь-то справедлив, а они не проникают, по-своему желают, укрывают правду.
Взял он тот билет, щелкнул по нем пенснем…
– А ведь твоя правда, бабушка… выиграл твой билет!
Так все и устремились. А надо вам сказать, что был он крупный оптовик – торговец и вкладчик в той конторе. И – вот что замечательно чудесно!.. – Как раз в то утро и узнал в банке, что выиграл 75 тысяч! А эти деньги ему, хоть и не лишни были, а вроде как бы и одиннадцатый палец.
– Выиграл твой билет!
Старушка на него креститься, слова забыла. А он им все их цифры-то и опрокинул! Разузнал досконально все, растеребил старушку. Вынул чековую книжку – чирк!