Том 7 (доп). Это было
Шрифт:
– Черт каленый!
Оглянулся: окошки полыхали, сновали тени. Над снеговым горбом, над кухней, синело дымом, вылетали искры.
Небо от звезд дымилось. В синей ночи мерцало смутно снегом.
Ныряя по сугробам, Васькин миновал ворота. Потемнело: две стены сходились, просека тянулась с версту. Васькин напал на след, пошел ходчее. В глазах слезилось, звезды растекались на ресницах, плющились усами, пропадали – и вспыхивали вдруг, хрустально-ярко, горели на верхушках елей. Звездная река
С визгом и скрипом лыж мешалось завыванье. Собаки или – волки? Васькин впивался в темень. Чернелось что-то. Столб? Он остановился, затаился. Похрустывало снегом, кто-то шел. Остановился? Васькин разобрал: высокая фигура – мужик, в мохнатой шапке. Нащупал револьвер и крикнул:
– Стой! Кто там?..
Мужик взмахнул колом – на звездах видно! – и крикнул с жутью:
– Не подходи… оружье!..
Кол черкнул по звездам. Васькин вскрикнул:
– Стой… кто ты?..
– Свой. А ты кто? Близко не ходи, при мне оружье!.. Васькин по крику понял: мужик боится.
– Сдурел ты?., куда идешь?..
– Куда… к раёвскому кучеру… валенки подшить. Я с деревни, здешний… А ты кто? Стой, не подходи… у мене оружье!.. – пугал мужик, возя колом по звездам, – не отвечу…
– Тьфу ты, черт… – да проходи же! – сказал спокойней Васькин, – вот, ей-Богу!..
Стояли оба, выжидали.
– Не бойся, проходи… свой я… Васькин…
– Кто такой, Ва-ськин?.. Я тебя не знаю… Ва-ськин?..
– Ну, из райсполкома… по просвещению! Ну, иди же!..
– А-а… това-рищ? Я ничего… что ж, дело хорошее. Думается все, понятно…
Мужик топтался, визжал колом по снегу. Стоял и Васькин.
– Електричества бы дали!., обещали все просветить!.. Проволочки бы проклали, – говорил мужик – смеялся? – Жуть ходить ночное дело. На двоех волков сейчас насёкся… С кольями все ходим, самые теперь их свадьбы…
– Да, без оружия теперь опасно… – сказал, подрагивая, Васькин.
– Волки-то ничего бы, я с колом один на троех выду… а вот с оружьем какой… наскочишь! Опять вон близко нас убили, к Астафьеву…
– Как? кого убили?..
– Мальчишки давеча, в лозняках нашли, дли речки… голова отбита, следу нет… и не узнаешь. С полверсты всего отседа. – Волки, что ли?..
– Как?! кого?.. – допытывался Васькин. – Из наших?
– Так что признать не могут. Наши побегли там… Я не пошел, боюсь всех этих неприятностев! Мне хоть тыщи, ми-лиёнов дай, – нипочем глядеть не стану, робею…
– Так и неизвестно?
– Как же, дознались, по бумажкам. Видють, что из товарищей, член-хинаген… называли Свистакова, Свистулева?.. Я их делов не знаю…
– Как? Свищ, может быть? финагент? сборщик исполкома?
– Будто так, что Свищ… хинаген ихний… Я-то не касаюсь, этих делов не знаю. Мне хочь тыщи
– Ты проходи вперед, не опасайся. Я не трону.
– А за что же меня трогать? Вам хорошо, у каждого машинка сбоку. Дай мне, я никому дороги не уступлю! – болтал мужик, а сам ни с места.
– Да проходи, чудак! Ну, я пойду… отойди в сторонку…
– Стойте, стойте! Не, я наперед пойду… а вы стойте! Вы стойте, стойте!.. – криком пугал мужик, шарахаясь через канаву, с колом к дороге. – Во, снегу ско-лько-о!..
Дал крутую петлю и вышел на дорогу, уже сзади.
– Вот и разошлись! – повеселел он, и заплясал со снега. – Строго стало, никак нельзя ручаться…
Васькин пошел с оглядкой. Мужик пустил вдогонку:
– Выходит, – сиди дома, не гуляй!., задом не виляй!.. Строго стало… бьют!..
Просека отстала. Кустики чернелись, а казалось – головы торчат из снега. По косогору, справа, пошло по насту ледяным сияньем: полумесяц за бугром поднялся. С деревни доносило подвыванье. Собаки – или волки?.. Васькин пустился полем, к лесу. Черные межи пугали. В морозе задымилось лесом, зачернелось. Пошла можжуха. Стояли мужики в снегу, белели шапки, груди. От месяца дымилось, все седело. Будто и огоньки мигали – к лесу.
– Черт понес к Раёво! Засветло бы надо, сам-друг. Теперь опасно.
Васькин постоял, подумал. Впереди овраг, у Липок. Все знают, что приедет… выследить могли: пошел в Раёво…
– Плевать! Скажу, что заболел…
И повернул в Раёво. Просека опять накрыла. Огонек виднелся – окошки кухни. Бросив лыжи, Васькин заглянул в окошко. Пылала печка. На ледяном окошке махались руки, головы мотались.
– Играют в карты? Войти – неловко… этот черт еще!..
Мужик стеснял: Михайла Алексеич начнет смеяться…
– Перегожу. Скажу, что ногу повредил на косогоре. Уйдет – тогда…
Постоял, помялся. Пошел к крыльцу у дома, нашел местечко. На дворе светлело, сугробы голубели мелкой искрой. Над кухней круто подымался столб, крутились искры: здорово раздули печку! В пролете двери, через окно, на сад, – сияли звезды.
– Черт принес!.. – поеживался Васькин, мерзли ноги. – Как раз…
Вспомнил про «судьбу». В кухню захотелось, к печке. Руки все махались, – конечно, в карты… Стало невтерпеж, пошел промяться. Вытоптал в сугробе стежку, как окопчик. «Пойдет – укроюсь». Глядел на дом, на звезды. Вспомнил… Взглянул под рукавом, на месяц: без четверти восемь. Вспомнил опять: самая пора, бывало, – подкатывали тройкой, с бубенцами… бежала Настя, граммофон играл, бутылки на столах сияли…