Том 8. Преображение России

Сергеев-Ценский Сергей Николаевич

Высокий задержался на шаг, ткнул в грудь другого и ответил торжественно.

— По той самой причине это я, что кошка на мне окотилась, — понял?

Однако тот не понял, не хотел даже поверить.

— Как это кошка могла такое? — замотал он головой. — Ну, ты брехать мастер… ты — мастер, конечно, только скажу тебе, не на такого напал!

— Не веришь, а?.. Во-от черт какой, — не верит!.. — изумился высокий. — А что же тут можно не верить, раз ежели мы вдевятером на одном полу спим, а?

— Вдевятером, — это не касается! — продолжал отрицательно мотать головой другой. — Вдевятером — это подходяще, а кошка?.. Кошку-то ты к чему приплел?

— Ка-ак же это

к чему кошка? Наша ведь она кошка, не чужая какая забеглая: нашего двора она, понял? Чу-удное дело, — как это кошка могла!.. Так и могла, вот что!.. Я себе это сплю, ничего… Ну, однако, середь ночи проснулся… Проснулся это, гляжу — темь округ меня, а по груди своей лапаю, — склизкое, ей-богу, — и будто воняет… И вот… что же это такое быть может, думаю? Может, это кровь из меня хлещет? Между протчим, думаю, как же может это быть кровь вонючая?.. Ну, ты сам об этом подумай своей головой: разве кровь наша вонять может?.. Не может этого быть, а между протчим своих серняков у меня не было, так я другой рукой к товарищу своему залез в карман… Действительно, вытащил у него я коробку, зажег спичку, гляжу это теперь при свете, — свят, свят, свят! — а на мне — вот она — кошка сидит, и глаза у ей зеленые! А кто же это возле нее колышется — много их? Котя-та! А? Вон ведь вышло что, а ты мне говоришь: спа-ал!.. Ей, кошке, значит, время подошло, а где же ей свое дело сполнить? Весь пол как есть битком забит нами!.. Вот она и выбрала, на ком ей окотиться: на мне!

— Выходит, ты ей мягче всех показался, — решил другой шахтер. А так как оба они остановились при этом, то Матийцев обошел их и посмотрел им в лица. У того, который только слушал, трудно было разглядеть глаза, — очень он зарос бурым волосом, а тот, на котором окотилась кошка, показался ему похожим на старый, еще семидесятых годов, этюд Репина, с подписью: «Мужичок из робких». Такое же было худое лицо, такие же серые, светлые глаза, — светлые, несмотря на хмель.

Уходя от них и уж не вслушиваясь больше в то, о чем они говорили, Матийцев пытался представить картину, как в тесной хатенке, на земляном, конечно, полу, вповалку спят те самые шахтеры, от которых он, инженер, должен требовать четкой работы за целый длинный день там, под землею…

И ему неловко стало идти даже и впереди этих двух пьяненьких бородатых, не только сзади; он перешел на другую сторону улицы. А здесь, едва успел он пройти один квартал, ему попался на глаза мальчик лет девяти-десяти, в изорванной рубашонке, когда-то, должно быть, розовой, теперь почти белой, грязно-белой. Он сидел на земле около незастроенного участка и обломком кирпича колотил по гвоздю, стараясь пробить им дырку в старой и ржавой коробке от консервов. Несколько еще таких коробок он уже нанизал на проволоку, и было ясно, что он хочет прибавить к тем еще и эту.

Около него лежал мешок, в котором было что-то. Матийцев остановился, так как взгляд, брошенный на него мальчуганом, неприязненный, исподлобья и вбок, показался ему знакомым: где-то видел и не так давно.

— Ты что такое тут делаешь? — спросил Матийцев, пытаясь в то же время припомнить, что это за мальчуган.

— Что? Машину, — отрывисто ответил мальчуган, пряча теперь уже глаза.

— Машину? Какую же именно? — И, спрашивая так, вдруг вспомнил Матийцев, что это — старший из четырех ребят погибшего в забое Ивана Очкура, вдова которого разрезала себе живот шашкой рудничного жандарма.

— А в мешке у тебя что? — спросил он снова, так как мальчуган ничего ему не ответил.

— В мешке? — повторил строитель машины, немного как будто даже испугавшись того, что забыл о мешке.

— Кусочки,

должно быть? — догадался Матийцев, так как слышал от другой вдовы, Сироткиной, что этим ребятам, раз мать их в больнице лежит, не миновать «в кусочки идти».

Мальчуган тем временем придвинул мешок с кусочками к себе поближе, и Матийцев понял, что он чувствует себя несколько виноватым перед младшими братьями и сестренкой, что отдался влечению строить машину, а про то, что надо идти дальше за кусочками, чтобы набрать их хотя бы полмешка, совсем забыл.

Мальчуган был черноволосый, скуластый, с выдавшимися лопатками, торчавшими сквозь прохудившуюся на спине рубаху…

— Что же ты будешь делать с машиной своей, когда ее сделаешь? — спросил Матийцев. — Продавать ее будешь?

— А то! — оживился мальчуган.

— И много ль за нее хочешь?

— Полтинник! — неожиданно для Матийцева очень решительным тоном сказал мальчуган.

— Гм… полтинник… А зовут тебя как?

— Федька.

— А читать ты, Федька, умеешь?

— Не.

— А как же ты машины хочешь делать, а читать не умеешь? Чтобы машины делать, грамотным надо быть.

Тут Матийцев достал из кошелька серебряный полтинник и, подавая его Федьке, добавил:

— На вот тебе за твою машину.

Большое впечатление произвел он этим на Федьку. Тот поднялся даже и протянул ему все свои коробки, нанизанные на проволоку, чем поставил в затруднение инженера: не взять их, — пожалуй, еще обидится, а взять их в руки было противно.

— Вот что, Федька, — нашелся он наконец: — Ты ведь все-таки машину свою еще не кончил, а когда кончишь, тогда я ее и возьму… И советую тебе кончать ее дома, а теперь, раз уж послали тебя «в кусочки», ты от этого не отлынивай, — нехорошо так. Послали «в кусочки», значит, это и нужно делать, а не машину. Так-то, братец Федька… ничего не поделаешь: делай, что тебе приказали. Возьми-ка мешок, а машину свою пока спрячь здесь, в бурьяне, авось никто ее не найдет.

— Как никто? А мальчишки? — усомнился Федька.

— Спрячь так, чтобы и мальчишки не нашли… Кстати, их и не видно нигде.

Федька оглянулся по сторонам, сунул в мешок полтинник и, очень возбужденный своей удачей, пошел проворно с мешком за спиной и с коробками в руке прятать свою «машину» в бурьян.

И только дождавшись, когда он вернулся с пустыря с одним мешком, Матийцев пошел дальше. Впрочем, он скоро повернул назад, к своему руднику: с него довольно было того, что он увидел. Незачем было идти в шахтерскую слободку, тем более что идти туда надо было с деньгами, а у него их не было: выплата долга Безотчетову поглощала теперь большую часть его жалованья.

Украденные у него в Ростове деньги Безотчетова, так и не попавшие к какому-то Мирзоянцу, стали теперь, как видел это Матийцев, стеной между ним и главным инженером. Разумеется, он мог и не верить, что у него их действительно украли, эти пятьсот сорок рублей, и, конечно, он уже не обратится к нему вторично с денежным поручением. Это угнетало Матийцева, но исправить отношения с Безотчетовым теперь уже было нельзя.

Чтобы отделаться от долга хотя бы наполовину сразу, Матийцеву пришлось обратиться даже и к матери, чего он долго не хотел делать. Он знал, что у матери в шкатулке хранится какой-то выигрышный билет, оставшийся от отца, и писал ей в Петербург, не может ли она его продать и прислать ему деньги. Мать тут же сделала это и прислала ему двести двадцать рублей, а при первой же получке жалованья Матийцев сам предложил своему начальнику вычитать у него ежемесячно по шестидесяти рублей до покрытия всего долга, причем сам же написал и долговое письмо.