Том 8. Преображение России
Шрифт:
— Так вот, — закончил Яблонский, — вам остается только купить у меня эту мою усадьбу за шесть всего тысяч, — ерундовые деньги! — и будете вы мелкий землевладелец и получите право стать членом Государственной думы, и будет тогда в вашу кишеню, как говорят хохлы, ежедневно лезть золотая десятка!
Матийцев не мог удержаться от смеха при последних словах Яблонского, — с такою ужимкой они были сказаны.
— Послушайте, это все ведь вы шутите для пущей веселости! — весело сказал он.
— Какие же тут могут быть шутки? — даже как будто несколько обиделся Яблонский. — Решительно никаких шуток, а я вполне вам серьезно.
— Допустим,
— Да ведь усадьба моя заложена, конечно, в земельном банке, так что вам доплатить мне придется пустяки, а долг мой банк перепишет просто на вас, — и только… и вот вы землевладелец.
— Хорошо, пусть даже и так, но зачем же мне все-таки становиться землевладельцем, хотя бы и мелким, в какой-то Житомирской губернии?
— Волынской, а не Житомирской, — строго поправил его Яблонский.
— Совершенно мне ни к чему это, — продолжал Матийцев, по-прежнему весело и не обратив внимания на поправку.
— Из усадьбы, — ведь она под большим городом, — продолжал Яблонский, — можно бы сделать дачное место: там все для этого данные: сад, купанье есть… А дачники — это уж доход… Поймите, что если бы дом, да и другие там постройки, если бы это стояло все в самом Житомире, то стоило бы не шесть тысяч, а верных десять, — вот что я вам скажу! Предприимчивый человек мог бы опериться на этом деле.
— Ну, а я какой же там предприимчивый, — отходчиво сказал Матийцев и даже безнадежно махнул рукой.
— Хорошо, допустим, что вы не можете купить, — начал вновь Яблонский, наливая вновь стаканы. — Но ведь у вас могут быть знакомые сколько-нибудь денежные, вы можете им предложить эту усадьбу, а?
— Совершенно нет у меня, к сожалению, ни одного такого знакомого, — для приличия несколько подумав, отозвался на это Матийцев, начиная уже понимать, что только за этим и явился к нему вдруг гость, какого он не ждал.
А гость, проявляя большой аппетит к принесенной им же ветчине и шпротам, продолжал говорить гораздо больше, чем хозяин, хотя тоном уже несколько опавшим:
— Не понимаю, как же это вы, да… Признаюсь, не понимаю. Ведь, в сущности, вы спаслись как-то чудесно, если можно так выразиться, от смертельной опасности, но вот вопрос: для чего же именно над вами проделано судьбой это спасение? У нас в семье было это поверье — или как хотите его зовите, хоть суеверье, — что если человеку угрожала смерть, — ну просто, скажем, около него стояла и уж косой на него замахнулась, а он все-таки уцелел, то это не зря: тут какие-то соображения у госпожи Судьбы насчет подобного человека, — для чего-то он еще должен годиться. А для чего же еще, как не для богатства? Значит, вместо смерти к вам Судьба богатство подсунула, только вы его пока не видите, пока еще слепы… Я пришел вам на это глаза открыть, а то в вас что-то, мне кажется, по-ря-дочная порция наивности студенческой сидит.
— Вы полагаете? — спросил, улыбаясь, Матийцев.
— Что там полагать, когда и так видно… С меня довольно давно уж соскочило, а у вас — непочатый еще угол.
— Так что вы себе линию жизни уже начертили? — с любопытством спросил Матийцев, наблюдая не без удовольствия, как он жует ветчину, шпроты и булку и как запивает это вином, которое он даже забыл похвалить, хотя оно было французское и куплено в Харькове, — вот до чего стал рассеян!
— О-о, я! Чтобы я еще шатался из стороны в сторону
— Триста тысяч? — повторил Матийцев изумленно, но Яблонский, почувствовав в тоне его голоса только неверие в него, в то, что может действительно быть в его руках к сорока годам жизни триста тысяч, заговорил уже с задором:
— Да, триста тысяч! А что же тут такого особенного, если я — горный инженер?
— Я тоже горный инженер…
— Но позвольте узнать, зачем же вы поступили в горный институт после гимназии, а не в университет, например?
— Да, конечно, зачем? Причины были больше романтические, чем такие практические, как у вас.
— Ро-ман-тические?.. Например?
— Например, что же именно… Тайны земных недр, — вот что меня, зеленого юнца, привлекало.
— А-а, — это что же, — с точки зрения их открытия, что ли? Как Александр Гумбольдт у нас на Урале алмазы открыл? Алмазы в четверть карата весом! И много ли он нажил на этом открытии?
— Не алмазы, конечно, мне представлялись, а хотя бы, скажем, залежи того же каменного угля… или нефти, — припоминая себя гимназистом восьмого класса, сказал Матийцев.
— Залежи угля, нефти? Гм… Предположим, что открыли какие бы там ни было и на чьей бы то ни было земле, но ведь не на своей же собственной, раз вы — не помещик! На государственной? В экспедицию на разведки вам захотелось? В какую-нибудь тьму тараканскую, где нога человеческая еще не была? Мерси покорно!.. И чтобы вас там между делом какой-нибудь бурый медведь начал грызть, а вы чтобы премию в тысячу рублей от казны получили за обнаружение залежей антрацита там, откуда его и вывезти невозможно?.. И что же с вами, однако, случилось в конце-то концов? В экспедицию вы не попали, а попали сюда на «Наклонную Елену», и не к бурому медведю, а к коногону Божку в лапы!
— Да, так именно и случилось, — согласился с ним Матийцев, уже не улыбаясь.
— И это, конечно, получилось гораздо умнее, чем экспедиция к черту на кулички, как почему-то говорится! — продолжал Яблонский, воодушевившись снова. — А то ведь все эти научные открытия так называемое человечество о-от-лично ценить умеет! Дока-зало это оно, когда Лавуазье голову оттяпало на гильотине!.. Декарт вот тоже сделал открытия в математике, а череп его с аукциона продали в Стокгольме в тысяча восемьсот двадцатом году.
— Как? Череп Декарта с аукциона? — усомнился было Матийцев, но Яблонский вскинулся:
— Что? Не знали этого? А об этом еще Шопенгауэр писал с философским спокойствием… Так вот и спрашивается: на кой же черт тянуть из себя жилы ради так называемой пользы человечеству?
— Так что вы полагаете, — усмехнулся Матийцев, — что гораздо лучше поставить вместо отвлеченного понятия «человечество» вполне конкретное: «бельгийская угольная компания»?
— Гораздо лучше! Гораздо лучше! — пылко подхватил Яблонский, как бы не заметив иронии. — И вот, на пользу бельгийской компании и на свою тоже, разумеется, поломайте-ка голову над тем, как удешевить себестоимость угля, — вот вам и будет научное открытие!