Том 8. Преображение России
Шрифт:
И Безотчетов так покровительственно поглядел на Матийцева, что тот пробормотал сконфуженно:
— Спасибо вам, Василий Тимофеич.
Но, помолчав после этого немного, он все же добавил:
— Одна семья уже побираться пошла… Они говорят: «в кусочки»… Это — Очкура семья, там четверо ребят… А немного погодя пойдет, конечно, в эти самые «кусочки» и другая семья — Сироткины.
— Очкур?.. Это какой вздумалось зарезаться? — припомнил Безотчетов. — И нашла же чем резаться — жандармской саблей!.. Она что же, в больнице еще или уж вышла?
Но, не дождавшись ответа, спохватился вдруг:
— Что же вы стоите? Вы бы там стул в доме себе взяли! —
— Не беспокойтесь, пожалуйста, я ведь на минутку! — остановил его Матийцев. — Она еще в больнице, эта мать четырех ребят, а за ребятами приглядеть совершенно некому…
— Ну как это некому! — перебил Безотчетов, поморщась. — Не бойтесь на этот счет: у них там всегда кто-нибудь найдется для такой оказии. «В кусочки» пошли, — вот так трагедия! Да никакой, вы уж мне поверьте, трагедии в этом они не видят, а совершенно, представьте, наоборот: считают эти самые «кусочки» очень выгодным делом, вот что я вам скажу.
— Как так «выгодным делом»? — больше удивился, чем вознегодовал Матийцев.
— А очень просто, — спокойно и даже подчеркнуто ленивым голосом начал объяснять ему Безотчетов. — Сердобольные бабы в поселке этих самых кусочков насуют ребятишкам в мешки сколько угодно. Да ведь и везде и вообще ребятишки по части кусочков хваты: вполне настрелять может каждый по целому мешку в день. Очкур же эта самая, она не сегодня-завтра из больницы выпишется да дюжину поросят этими кусочками выкормит, — получится дюжина свиней. А это уж деньги, это уж корову веди на двор. А за коровой, знаете ли, баба как за каменной стеной: не только четверых, какие имеются, выходит, а и тех еще, каких от бродячих шахтеров — нахлебников своих — заведет, вот что-с!
— Ну, это уж вы что-то… — брезгливо поморщился Матийцев.
— Вполне точно вам говорю, на основании личных наблюдений, — продолжал Безотчетов. — Да ведь разве не знаете вы сами, что шахтеры, — из ста девяносто девять, — что заработают, то и пропьют, а ребят содержали все равно их жены, — содержали и содержат и содержать будут, такой уж у них быт спокон веку.
— Быт такой? — подхватил Матийцев. — Ну, должен я сказать, что уж хуже этого быта и придумать ничего невозможно! Если это — быт, то не человеческий, а звериный! И я думаю, что если контора рудника нашего не выдаст денежного пособия обеим этим несчастным семьям, то это будет…
— Что именно будет? — иронически вставил Безотчетов.
— Будет черт знает какое свинство, вот что! — запальчиво вырвалось у Матийцева, но Безотчетов глядел на него невозмутимо; он только осведомился, с виду вполне спокойно:
— И в каком же объеме представляете вы себе это самое пособие?
— Рублей… хотя бы по сто на семью, — хотя и не сразу, но твердо ответил Матийцев.
— По сто? — Брови Безотчетова вскинулись на лоб от изумления, но он тут же опустил их, помял зачем-то газету, которую все держал в своих костлявых пальцах, глубоко вздохнул, кашлянул и добавил поучительно: — Молодость!.. Вот что значит неопытная еще молодость!.. А также и контузия в голову… Вам гулять побольше по свежему воздуху действительно необходимо, но только по шахтерской слободке ходить незачем совершенно!
— Вам кажется, Василий Тимофеевич, что по сто рублей много! Так хотя бы по пятьдесят, — стараясь не замечать колкостей своего начальника, просительно сказал Матийцев.
— А вы разве не знаете, — ответил вопросом тот, — что никаких пособий шахтерам вообще не предусмотрено сметами компаний? У нас учитывается каждый рубль расхода,
Глаза Безотчетов сузил, говоря это, до самых начальственных щелок, а все свое морщинистое, хотя не старше как сорокапятилетнее лицо заметно подсушил сразу, и Матийцеву не оставалось ничего больше, как проститься с ним и уйти.
Марьи Павловны при выходе из дома он не встретил, но вот что показалось ему странным, когда он шел к себе домой по рудничному двору: он не мог припомнить, какие именно деревья были в садике Безотчетова, а между тем обыкновенно бывало так, что очень полно, как людей, впитывал он в себя очертания деревьев, подолгу наблюдая их, когда случалось ему быть с ними один на один.
Когда Матийцев снова вошел в свои комнаты, то запах духов от письма Лили показался ему теперь до того как-то неуместным, что он отворил окна, чтобы его выветрить, а письмо спрятал поглубже в чемодан; да и чемодан этот, прежде никогда не запиравшийся, запер теперь на замок.
В комнате, служившей ему и кабинетом и столовой, как бы продолжал еще сидеть у стола перед принесенной им же бутылкой вина самодовольный и самовлюбленный, отлично знающий, как надобно ему жить, Яблонский: такое явное и бурное оказалось у него стремление во что бы то ни стало разбогатеть, что стал он ему очень противен.
Рядом с ним возник в кабинете только что виденный на улице поселка безграмотный девятилетний мальчуган Федька Очкур, который уверен был, что делает машину, нанизывая на ржавую проволоку ржавые консервные банки, и машину эту делал он не из любви к искусству, а для того, чтобы продать за полтинник.
Однако здесь, у себя, Матийцев почувствовал уважение к этому Федьке, кем-то из старших посланному «в кусочки». Может быть, — так думалось теперь, — он чувствовал стыд хождения за кусочками с мешком на плечах, почему и занялся «машиной»?.. И тут же пришла другая, тоже довольно колкая мысль: почему же так могло получиться, что мальчуган Федька уже мечтает сделать какую-то машину для пользы людей, конечно, иначе не ценил бы ее в полтинник, а он, инженер горный, ни разу не подумал о том, что мог бы заняться изобретением хотя бы несложной машины для облегчения каторжного труда шахтеров? И вместо этого пошел сам, не по приказу старших, «в кусочки» — просил мать помочь ему уплатить хотя часть его долга Безотчетову. И мать продала для этого свой выигрышный билет, то есть надежду на какое-то значительное улучшение в своей жизни и в жизни дочери, учительницы, его сестры Веры, которая была пока еще незамужней: в то время как он вышел и лицом, и ростом, и сухощавостью в мать, Вера получила в наследство широкий отцовский лоб, крупные черты лица, большие руки.
Разумеется, он писал матери, что купит и пошлет ей другой такой же ценности выигрышный билет, который, может быть, окажется гораздо более счастливым, но вполне ли поверила она в это?
Ей было уже больше сорока пяти лет, но она оставалась еще стройной, моложавой лицом, и волосы ее, хотя и поседевшие спереди, были еще довольно густы.
У нее была давняя привычка к умственному труду, и в журналах она читала прежде всего серьезные статьи. Он вспомнил, как она однажды, когда он был студентом последнего курса, потребовала от него объяснения солнечных пятен и очень удивилась, что он оказался плохим знатоком астрономии и не мог ей объяснить, откуда они берутся. Вспомнил также, как однажды она сказала ему: