Том 8. Театральный роман (с иллюстрациями)

Булгаков Михаил Афанасьевич

— Я извиняюсь, — сказал ошеломленный Никанор Иванович, — этого не полагается! — и стал отпихивать от себя пачку.

— И слушать не стану, — зашептал в самое ухо Коровьев, — у нас не полагается, а у интуристов полагается. Обидите, нельзя!

— Строго преследуется, — сказал почему-то тихо Босой и оглянулся.

— А где свидетели? — шепнул Коровьев. — Я вас спрашиваю, где они? Что вы! Не беспокойтесь, наши, советские…

И тут, сам не понимая, как это случилось, Никанор Иванович увидел, что пачка вползала к нему в портфель, и через минуту Никанор

Иванович, какой-то расслабленный и мятущийся, спускался по лестнице. Мысли в его голове крутились вихрем, тут была и вилла в Ницце, и какой-то кот дрессированный, и что нужно будет сегодня с женою побывать в кабаре, и что дело с нефтью устроилось, и что голос говорившего по телефону из «Интуриста» почему-то похож на голос этого Коровьева.

Лишь только Никанор Иванович ушел, из спальни Степы донесся голос артиста:

— Однако этот Никанор Иванович — гусь, как я погляжу! Он мне надоел. Вообще, нельзя ли сделать так, чтобы он больше не приходил?

— Стоит вам приказать, мессир! — почтительно отозвался Коровьев, отправился в переднюю, повертел номер и сказал в трубку плаксивым и дрожащим голосом:

— Алло! Считаю долгом сообщить, что председатель жилтоварищества по Садовой № 302-бис Никанор Иванович Босой широко спекулирует валютой, часть которой держит у себя в квартире № 35, в уборной, в старом дымоходе. Говорит жилец этого дома, который имя свое держит в строжайшей тайне, опасаясь гнусной мести вышеизложенного председателя.

И повесил трубку.

— Этот вульгарный человек не придет больше, мессир, — доложил Коровьев, проходя в гостиную.

Туда же вошел из столовой другой, увидев которого Никанор Иванович ужаснулся бы, ибо это был не кто иной, как называвший себя Кавуневым. Он, он. Глаз с бельмом, рыжие волосы, клык.

— Ну что ж, идем завтракать, Азазелло? — обратился к нему Коровьев.

— Сейчас, — в нос отозвался Азазелло и, в свою очередь, крикнул:

— Бегемот!

На этот зов из спальни Степы вышел кот-толстяк, и через несколько минут вся свита иностранца сидела в гостиной у весело потрескивавшего камина, пила красное вино.

А Никанор Иванович, проскользнув по двору, скрылся в своей квартире. Там первым долгом он пришел в уборную, заперся в ней и заглянул в портфель. Сомнений не было: Коровьев всучил ему тысячу рублей очаровательными белоснежными десятичервонными купюрами. Посидев некоторое время в уборной в каком-то расслаблении тела и духа, Никанор Иванович, чтобы избежать резонного вопроса супруги: «Откуда?» — решил их спрятать в дымоходе, а потом сдать на сберкнижку. И пачка червонцев, завернутая в газетную бумагу, исчезла в дымоходе.

Через полчаса Никанор Иванович сидел за столом, собираясь пообедать. Борщ уже дымился перед ним в кастрюле. Никанор Иванович уже вытащил из кастрюли кусок вареного мяса с золотистым жирком, уже взялся за лафетничек, как раздался в квартиру звонок.

— А что б тебе провалиться! Поесть не дадут, — прорычал Никанор Иванович, отставив лафетничек, и крикнул супруге: — Скажи, что квартира покойника сдана иностранцу на неделю!

Чтоб хоть неделю не трепались!

Супруга шмыгнула в переднюю. Оттуда послышался ее голос, в ответ чьи-то голоса, громыхнула снимаемая цепочка.

— Что ж она, ведь я ж сказал, — забормотал, рассердившись, Никанор Иванович.

Тут вошла взволнованная супруга, а за нею следом двое незнакомых граждан! Никанор Иванович загородил кастрюлей лафетничек, встал навстречу в недоумении.

— Где уборная? — спросят озабоченно первый из граждан в белой косоворотке.

— Здесь, — шепнул Никанор Иванович, меняясь в лице, — а в чем дело, товарищи?

Ему не объяснили, в чем дело, а прямо проследовали в уборную.

— А в чем дело? — тихо спросил еще раз Никанор Иванович, следуя за пришедшими. В хвосте мыкалась супруга.

Первый из вошедших сразу встал ногами на судно, руку засунул в дымоход и вытащил сверток. В глазах у Никанора Ивановича потемнело и в голове пронеслось только одно слово — «Беда!».

Сверток развернули, и в нем вместо червонцев оказались совсем другие деньги. Они были какие-то зеленоватые с изображениями какого-то старика.

Лицо Никанора Ивановича и широкая шея налились темной кровью. И как он избежал удара — непонятно.

— Ваш пакетик? — мягко спросил второй.

— Никак нет, — глухим голосом ответил Никанор Иванович.

— А чей же?

— Не могу знать, — еще глуше ответил Никанор Иванович и вдруг завопил: — Подбросили враги!

— Бывает, — ответил тот, что был в косоворотке, и миролюбиво добавил: — Ну, гражданин, показывайте, где другие держите?

— Нету у меня! Нету! — прохрипел Никанор Иванович. — В руках никогда валюты не держал!

И тут супруга его, уже неизвестно, что ей померещилось, вдруг вскричала, всплеснув руками:

— Покайся, Иванович! Тебе легче будет.

С налитыми кровью глазами Никанор Иванович занес над головою кулак и шатнулся к супруге.

Но его удержали.

— Зачем же драться? — мирно опять-таки молвил не тот, что в косоворотке, а другой.

— Богом клянусь! — вскричал несчастный председатель, в самом деле никогда не державший в руках долларов, и вдруг смолк и утих, подчиняясь неизбежному.

Минут через [пять] через подворотню дома проследовали к дожидавшейся машине двое пришедших граждан и с ними Никанор Иванович Босой. Рассказывали потом, что на нем не было лица, что он пошатывался и что-то бормотал, усаживаясь в машину.

Глава 10

Вести из Владикавказа и гибель Варенухи

В это время на той же Садовой в кабинете дирекции кабаре находились двое ближайших помощников Степы — финансовый директор Близнецов и администратор Варенуха.

Близнецов сидел за письменным столом и, раздраженно глядя сквозь очки, читал и подписывал какие-то бумаги, а Варенуха, укрывавшийся в кабинете дирекции от контрамарочников, особенно досаждавших ему в дни перемены программы, в ответ на телефонные звонки беспрерывно лгал в телефон, что Варенуха вышел из театра.