Тонкая красная линия
Шрифт:
И пожалуй, он был прав. Когда налетели самолеты, то они нацелились на корабли, а не на берег. В результате Файф и вся третья рота оказались в совершенно безопасном, удобном для обзора месте, откуда могли наблюдать все представление. Когда кончился налет, Файф решил, что лучше бы ему ничего не видеть, но вместе с тем он должен был признать, что это зрелище околдовало его какими-то страшными чарами.
Десантные катера и множество всяких барж продолжали с ревом подходить вплотную к берегу, чтобы освободиться от своего груза из солдат и припасов, и уходили обратно к транспортам. Пляж буквально кишел солдатами, все куда-то двигались, и казалось, что под этой людской массой берег словно ходит ходуном. Вереницы и целые потоки солдат поспешно и вроде бы беспорядочно пересекали береговую линию. Они были в разной степени одеты или раздеты: в безрукавках, трусах, совсем без рубашек, а в некоторых случаях — те, что работали в воде или около воды, — совершенно голые или в белых казенных подштанниках. На солдатах были всевозможные, самые фантастические головные уборы: форменные, штатские и самодельные, так что
Вероятно, вся эта деятельность продолжалась в таком же темпе с раннего утра, и сообщения о грозящем воздушном налете, как видно, не оказывали на нее никакого влияния. Но по мере того как одна за другой ползли минуты, заметно менялось настроение и росло волнение на берегу. Третья рота со своей выгодной позиции на опушке рощи могла чувствовать напряженность обстановки. Было видно, как несколько солдат, которые только что спокойно купались в море по пояс в воде среди всей этой лихорадочной работы, взглядывали на часы, потом выходили на берег и нагишом шли к своей одежде, сложенной под деревьями. Потом, буквально через несколько минут, кто-то у воды вскинул вверх руку и закричал: «Воздух!» — и этот возглас подхватили другие, по всему берегу.
Высоко в ясном небе несколько пятнышек безмятежно плыли к проливу, где стояли два корабля. Через пару минут, когда они приблизились, над ними появились другие пятнышки — истребители, завязавшие бой друг с другом. Внизу, на берегу, солдаты, несущие службу, и рабочие команды уже возобновили работу; другие, включая третью роту, наблюдали, как около половины истребителей противника вышли из боя и повернули назад, к северу, очевидно, исчерпав запас горючего. Их преследовала только пара американских истребителей, но и те почти сразу повернули назад и вместе с другими атаковали бомбардировщиков. Самолеты приближались, медленно вырастая. Крошечные комары ныряли, кружились и пикировали в бешеном хороводе вокруг тяжеловесных, флегматичных слепней, которые тем не менее спокойно и размеренно продолжали свой путь. Но вот бомбардировщики начали падать — сначала один, волоча за собой длинный хвост дыма, который вскоре развеял ветер на высоте, нотой другой, за которым не тянулось никакого дыма, камнем пошел вниз. Из них не выпало ни одного парашюта. Бомбардировщики продолжали идти вперед. Потом упал один из комариков, минуту спустя еще один, в другом месте. Из обоих выпали парашюты и поплыли, освещенные солнцем, в воздухе. Однако комарики кружились и рвались в бой. Упал еще один раненый слепень. Но было удивительно, по крайней мере для третьей роты и других вновь прибывших, как много бомбардировщиков продолжали лететь. Учитывая численность и ярость истребителей, можно было ожидать, что все бомбардировщики должны быть сбиты. Но они не падали и медленно двигались по направлению к кораблям в проливе.
Внизу, на берегу, люди продолжали отсчитывать минуты, потом секунды. Когда падал бомбардировщик, не раздавалось радостных криков. Правда, когда сбили первый, рота, находившаяся по соседству с третьей, встретила это событие слабыми криками, к которым присоединились несколько солдат третьей роты. Но вскоре крики замерли, все следили за происходящим молча, восхищенные и зачарованные. А люди на берегу продолжали так же работать, хотя теперь волновались больше.
В представлении Файфа, стоявшего в напряженном молчании среди солдат и сержантов управления роты, отсутствие радостных возгласов только усиливало его прежнее впечатление, что все происходящее похоже на работу коммерческого предприятия. Настоящее коммерческое предприятие, а вовсе не война. Эта мысль пугала Файфа. Все казалось ему диким, нелепым, безрассудным и даже безнравственным. Словно в тиши канцелярии составлялось некое математическое уравнение. Вот два больших дорогих корабля и, скажем, двадцать пять больших самолетов, направленных против них. Их прикрывают, пока возможно, меньшие самолеты, не такие дорогие, потом они идут одни, будто в соответствии с условиями уравнения, что все или часть двадцати пяти больших самолетов стоят всех или части двух больших кораблей. Истребители обороняющейся стороны действуют по тому же принципу, стремясь поднять цену как можно выше: их конечная цель и надежда — сбить все двадцать пять больших самолетов, не расплатившись за это ни одним кораблем. А то, что в этих дорогих машинах сидят люди, сражающиеся между собой, не имеет значения — они нужны всего лишь для управления машинами. Сама эта мысль и то, что за нею скрывается, пронзали холодным ужасом, в сущности, беззащитный мозг Файфа, страхом перед его собственной незначительностью и бессилием. Не страшно умереть на войне — по крайней мере, так ему казалось — но не хочется умирать в таком налаженном коммерческом предприятии.
Высоко в небе медленно и неумолимо приближалась масса самолетов. Работа на берегу не прекращалась. Не прекращали работу также десантные катера и самоходные баржи. Перед тем как самолеты почти достигли кораблей, был сбит еще один бомбардировщик;
Когда волны улеглись, можно было увидеть, что от катера ничего не осталось. На том месте, где он находился, барахтались в воде несколько людей, и их число быстро уменьшалось. Две ближайшие к ним баржи подошли сюда раньше, чем маленький спасательный катер, стоявший наготове. Убавив ход, они качались на волнах, в то время как пехотинцы, сбросив снаряжение, ныряли в воду, чтобы помочь раненым и тем, кто не успел сбросить снаряжение, которое теперь увлекало их на дно. Легко раненным и тем, кто ранен не был, помогали взобраться на баржи по веревочным лесенкам, сброшенным за борт матросами; тяжело раненных просто держали на плаву до подхода спасательного катера.
На берегу солдаты, которым, по мнению матросов с барж, повезло, что они не попали под бомбежку, пытались успеть наблюдать и за спасательной операцией и за самолетами, еще остававшимися в небе. Бомбардировщики, сделав заход, развернулись и направились назад, на север. Они не пытались атаковать с бреющего полета, так как были слишком заняты, защищаясь от истребителей, а расчеты зениток на кораблях и на берегу не могли вести огонь, боясь поразить своих истребителей. Медленно и даже как будто степенно бомбардировщики направлялись назад, на север, где их ожидало прикрытие истребителей, медленно и постепенно уменьшаясь, так же как прежде медленно и постепенно увеличивались. Истребители еще сердито жужжали вокруг них и, прежде чем бомбардировщики исчезли из Биду, сбили еще несколько. В течение боя истребителям обороняющейся стороны не раз приходилось возвращаться на аэродром, чтобы дозаправиться горючим и боеприпасами. Пополнившись, они снова вступали в бой. Однако число истребителей, участвовавших в бою, не было таким большим, каким могло бы быть. Очевидно, бомбардировщики учитывали этот фактор. Вот они опять медленно превратились в пятнышки, потом совсем исчезли из Биду.
Солдаты, которые были здесь дольше и располагались по соседству с третьей ротой, все еще ожидавшей распоряжения и наблюдавшей с опушки кокосовой рощи, сообщили, что в течение дня, вероятно, будет по крайней мере еще два налета. Главное — чтобы эти проклятые корабли скорее разгрузились и смогли уйти отсюда, чтобы восстановилось нормальное положение. Разгрузка была важнее всего. Она должна закончиться до наступления темноты. Корабли должны выйти отсюда как только стемнеет, чтобы избежать опасности ночных воздушных налетов, — не важно, успеют они полностью разгрузиться или нет. Даже если корабли не разгрузятся полностью, они все равно уйдут.
Еще задолго до того, как бомбардировщики скрылись из Биду, на берегу распространился слух, что первый транспорт поврежден той же бомбой, что уничтожила катер, полный пехотинцев. Это была еще более важная причина для ухода кораблей. Повреждение было незначительным, но от взрыва образовались трещины в нескольких листах обшивки, и корабль стал набирать воду, хотя и не так сильно, чтобы с течью не могли справиться насосы. На корабле несколько человек из толпы плотно сгрудившихся на палубе солдат пострадали от осколков бомбы и металлических обломков катера, а одному солдату, по слухам, разбило лицо каской, сорванной с головы какого-то солдата на катере, — целенькой каской, не измятой и не поврежденной. Таковы, говорили, причуды судьбы. По-видимому, судя по сообщениям с корабля, бомба попала не в сам катер, а разорвалась рядом, между катером и кораблем. Потери на борту корабля составили семь убитых и двадцать два раненых, считая и солдата, которому разбило лицо каской. Всех раненых поместили в корабельный лазарет.
Третья рота выслушала это сообщение со странным чувством. Это был их корабль, а убитые и раненые солдаты — их попутчики в плавании. Место, где упала бомба, было совсем недалеко от места их высадки. Солдаты роты слушали передаваемые из уст в уста сообщения со смешанным чувством трепета и фантастического страха, с которым никак не могли справиться. Что, если бы бомбардировщики появились на несколько минут раньше? Или солдаты на несколько минут позже вышли бы на палубу? Если бы, допустим, одна из рот, высаживавшихся перед ними, задержалась? Или бомба упала бы в воду не в нескольких метрах от корабля, а на столько же метров ближе к борту? Такого рода предположения были, конечно, лишены смысла, но вместе с тем очень мучительны. Однако даже ясное понимание их бессмысленности не могло прекратить эти рассуждения.