Тонкая красная линия
Шрифт:
Сторм сделал почти все, что мог, чтобы устроить свои личные дела. Еще в районе сосредоточения перед посадкой на суда он оформил аттестат на большую сумму, почти на все свое жалованье, вдовой сестре с большим семейством, живущей в Техасе. Она была единственной из оставшихся в живых его родственников, и его армейская страховка уже была оформлена на нее, ведь там, куда он отправлялся, большой нужды в деньгах довольно долго не будет. Перед отправкой он написал ей длинное письмо, сообщив, что уезжает. Одновременно он написал два других письма, которые передал друзьям на другой транспорт с поручением отправить их лишь в том случае, если его транспорт потопят или разбомбят, а его самого убьют. Если любое из писем дойдет до сестры, оно объяснит ей, что надо хлопотать о получении страховки и надоедать властям, не дожидаясь, пока придет официальная телеграмма. Получение страховки
Уэлш все еще продолжал издеваться над Файфом, и Сторм подумал, не следует ли вмешаться. Он не испытывал особой любви и даже симпатии к Файфу, хотя считал его в общем неплохим парнем. Но Уэлш, как правило, не мог вовремя остановиться. Он затевал что-нибудь в этом роде для развлечения, но продолжал даже тогда, когда затея уже переходила границы смешного. И хотя эта ругань развлекала поваров, глушила в них мысль о воздушном налете, Сторм решил, что пора положить конец этому издевательству. Его избавил от такой необходимости громкий, вибрирующий рев сирены, который вырвался из рупора громкоговорителя и, оглушая всех, заполнил весь раскаленный трюм. Этот резкий звук заставил подскочить всех, даже Уэлша.
Это был сигнал для обитателей трюма приготовиться к высадке, и, когда он прозвучал, все, что было раньше, потеряло значение и перестало существовать. Прекратились, прерванные посредине, игры в кости и покер, каждый хватал назад свою долю с кона, а если мог, то немного лишнего. Беззвучно оборвались посреди фразы разговоры, и никто уже не помнил, о чем шла речь. Уэлш и Файф уставились друг на друга, позабыв, что Уэлш только что поносил Файфа, чтобы позабавиться. После столь долгого и напряженного ожидания казалось, что со звуком сирены сама жизнь пересекла какой-то рубеж, и все, что было прежде, не имело и уже никогда не будет иметь связи с тем, что предстоит потом. Все торопливо бросились к своему снаряжению, раздались команды сержантов: «Живей! Выходи на палубу!», «Хватит болтать, быстрей собираться!» — и в какой-то момент вдруг наступившей среди беспорядочного шума всеобщей полной тишины неизвестно откуда раздался высокий и резкий голос безымянного солдата, настойчиво доказывающего что-то соседу: «Уж я, черт возьми, ручаюсь!» Потом шум возобновился, когда все вновь стали возиться со своим снаряжением.
Навьюченные полевой выкладкой, солдаты с трудом поднимались по узкому стальному трапу и, тяжело дыша, преодолевали три мучительных пролета. По мере того как они добирались до нагретой лучами утреннего солнца и обвеваемой свежим морским ветром палубы, их командир, капитан Стейн, стоя у люка в очках, с надетым вещевым мешком, планшетом, карабином, пистолетом и флягами, вглядывался в затененные касками напряженные лица солдат и чувствовал, как подступают слезы — слезы, которые офицер и командир должен сдерживать и не показывать, сохраняя присутствие духа. Его чувство ответственности было чрезвычайно сильным. Он высоко ценил его и был очень доволен тем, что испытывал это чувство. Если бы только отец мог его видеть в этот момент!
Рядом стоял его первый сержант, тоже в полном снаряжении, с каской на голове. Но выглядел он совсем иначе. Уэлш тоже всматривался в лица, но по-другому: лукаво, хитро, расчетливо, словно знал нечто такое, чего не знает никто другой.
По отделениям и взводам солдаты перешагивали через борт и спускались по сеткам с четырехэтажной высоты в десантные катера и баржи, бесконечной цепью сновавшие между берегом и транспортом. Только один солдат упал, да и тот лишь слегка ушиб спину, потому что упал на двух других солдат, уже находившихся в барже, и все трое свалились на стальной пол, громко ворча и ругаясь. От экипажа баржи они услышали, что число раненых с этого корабля уже достигло пятнадцати — нормально для такого маршрута, с равнодушным, веселым цинизмом сказали матросы. Солдаты третьей роты выслушали это сообщение с благоговейным страхом, понимая, что эти раненые — лишь первые жертвы, первые потери дивизии в зоне боевых действий. Они ожидали потерь от бомб или пулеметов, но упасть в баржу? Встав во весь
Штурвальный в барже, где находилось отделение Долла, принадлежащий, как и другие, к армейской транспортной службе, саркастически усмехнулся в лучшей манере настоящего морского волка:
— Рад видеть вас на борту, господа. — Затем добавил равнодушно: — Вашему подразделению повезло. Япошки появятся… — он взглянул на часы, — примерно через пятнадцать минут.
— Почем ты знаешь? — спросил командир отделения Долла по фамилии Филд.
— Мы только что получили эти сведения с аэродрома, — улыбнулся штурвальный.
— Но разве не постараются вывести корабли?
— Невозможно. Не хватит времени. Придется продолжать выгрузку.
Эти сведения, как видно, не очень беспокоили моряка, но Долл, который с гордостью носил свой новый пистолет, оглянулся на удаляющийся корабль с чувством величайшего облегчения, какого, казалось, не испытывал никогда в жизни. Он искренне надеялся, что никогда больше не увидит эту старую посудину и вообще никакой другой корабль, кроме одного — который увезет его с этого острова.
— В таком деле приходится встречать их как можем, когда появятся, — сказал штурвальный.
— Но разве истребители… — начал было Филд.
— Они постараются. Каждый раз сбивают несколько бомбардировщиков, но другие все же пробиваются.
— Эй, Терри, держи курс, — встревоженным голосом приказал шкипер.
— Есть, сэр, — сухо отозвался штурвальный и пошел на корму.
Остров постепенно вырастал перед ними, и теперь можно было различить отдельных солдат, суетящихся вокруг огромных груд имущества. Долл не отрывал от них взгляда, зачарованный чем-то, чему не мог даже подыскать названия. «Что заставляет солдат работать? — внезапно подумал он. — Что их здесь удерживает? Почему они не уберутся отсюда?» Он знал только, что боится, боится больше и иначе, чем когда-либо в жизни. И это ему совсем не нравилось.
— Держись крепче и приготовиться к высадке! — закричал солдатам шкипер. Долл приготовился. Через несколько секунд баржа заскребла по дну, проскочила и ринулась вперед, опять проскребла по дну бухты, накренилась, со скрежетом прошла еще несколько футов и остановилась.
— Всем быстро выходить! — скомандовал шкипер. — Переходных мостков не будет.
Между концом апарели и берегом оставалось еще более полуметра водного пространства, но его можно было перепрыгнуть, и только один солдат, поскользнувшись на металлической апарели, оступился в воду и промочил ногу. Это был не Долл. Апарель еще поднималась, когда баржа развернулась и пошла обратно за очередным грузом. Сошедшие с баржи с трудом тащились через длинный песчаный пляж, пробиваясь через поток солдат к тому месту, где капитан Стейн и лейтенант Бэнд собирали роту.
Капрал Файф был на барже, которая доставила управление роты. Шкипер говорил им в общем то же самое:
— Вашему подразделению повезло. Японцы уже в пути. Должно быть, обнаружили транспорты. Ио вы отбываете раньше срока, поэтому вам ничего не грозит.
Файф не переставал удивляться, как организованно, деловито и быстро все выполняется. Как на производстве. Как на настоящем заводе. Но здесь продукция — кровь. Кровь, увечье, смерть. Это казалось Файфу нелепым, чудовищным. Очевидно, сведения о налете поступили на аэродром по радио с патрульного самолета, и их передали на берег. Оповестили всех шкиперов, а может быть, они узнали сами и передали другим, а также экипажам транспортов и армейским командирам, если и не войскам на борту кораблей. И все же ничего нельзя было поделать. Только ждать. Ждать и смотреть, что происходит. Файф исподтишка вглядывался в лица на барже. Волнение Стейна выдавало то, что он постоянно пальцами правой руки поправлял очки. Лейтенант Бэнд все время от волнения облизывал губы. Лицо Сторма хранило слишком бесстрастное выражение. Глаза младшего повара Дейла ярко сверкали, и он непрерывно моргал. Глаза Уэлша, сузившиеся в щелочки под яркими лучами солнца, ничего не выдавали. На этот раз они не выражали ни насмешки, ни какого-то другого чувства, ни даже цинизма. Файф надеялся, что на его лице ничего не заметно, хотя чувствовал, что слишком высоко поднялись брови. Когда они сошли на берег и проводник повел их к назначенному сборному пункту на опушке кокосовой рощи, которая спускалась к самому пляжу, Файф снова и снова повторял про себя слова шкипера баржи, сказанные по пути к берегу: «Вашему подразделению повезло. Вы высаживаетесь раньше срока».