Топот бронзового коня
Шрифт:
– Я попробую, ваша милость.
Лис ответил:
– Запрещаю. Нет. Ты уже блестяще доказал свою храбрость. И к тому ж устал. Пусть пойдут другие.
Но гимнаст не повиновался:
– Ваша милость, я вполне могу ещё биться. Чувствую душевный подъем.
– Говорю: назад!
– Полно, ваша милость, жребий брошен.
– Глупый, ты погибнешь, ибо знает всякий: дважды судьбу испытывать грех.
– Я не верю в приметы и ворожбу. Будь что будет, - и, не слушая больше возражений, поскакал к новому противнику.
Тот слегка опешил:
– Ты? Это ты, ромей?
Византиец оскалился:
– Я,
– Больше не найти добрый воин'.
– Ты меня боишься?
Перс рассвирепел:
– Я тебя боишься? Я тебя не боишься. Я тебя отомстить за Годжи.
– Твой Годжи был баран и зарезан был как баран. Тоже хочешь сделаться жертвенным баранам? С удовольствием помогу.
Славянин увидел, как у неприятеля из-под шлема побежали по щекам две извилистых струйки пота. И пропали в чёрной бороде. А глаза словно налились кровью.
Развернув коней, начали двигаться по кругу, нанося друг другу удары мечами по щитам. Потный перс ругался на своём языке после каждого промаха и сноровисто отражал наскоки Андрея. У гимнаста, несмотря на браваду, сил, конечно, оказалось не столько много, как в начале первого поединка, он заметно мазал и не так дерзко наседал на бородача. А один из ударов и вовсе пропустил: враг прошиб рукой и клинком дерево и кожу щита и застрял в нём эфесом. А константинополец, чудом избежав поражения в грудь, совершенно смертельного, между прочим, несмотря на кольчугу, быстро обратил удар в свою пользу - дёрнул что есть мочи щит и сволок противника из седла на землю. Спрыгнув вместе с ним, пнул ногой и заставил распластаться под ногами коня. Супостат, пытаясь освободить руку, тряс застрявшим эфесом, но безрезультатно. Византиец сбил с него шлем и вонзил острие меча прямиком в висок. Инстинктивно дёрнувшись, азиат затих.
И опять ромеи взревели от радости, начали орать:
– Слава, слава Андрею! Слава победителю!
Тот скакал счастливый, отпустив поводья, с поднятыми над головой ладонями в знак триумфа, но, само собой, измотанный до предела.
– Уведите его скорее, - приказал Велисарий, - дайте выпить вина и отправьте в крепость… А не то, чего доброго, он решится на третий поединок!
Но, по счастью, третьего поединка не было. Персы, потерпев такое глупое поражение, стали отходить. Византийцы смотрели на их отступление с нескрываемой гордостью.
Вскоре, оставив в военном лагере главным Вузу и второго командира - Фару, Лис вернулся в крепость. Рассказал Прокопию с Антониной о случившемся, посетил термы и поужинал с удовольствием.
– Где же наши мальчики?
– спрашивала Нино.
– Почему ты не взял их с собой?
Полководец отвечал веско:
– Нечего разлёживать на перинах. Пусть почувствуют тяготы похода и поспят на простой соломе. Не развалятся.
– А не слишком ли опасно оставлять их в лагере? Персы не предпримут атаки?
– Нет, не думаю. Мне докладывала разведка: к ним пока идёт подкрепление - около десяти тысяч воинов…
У Прокопия вырвался возглас удивления:
– Десять тысяч! И теперь у неприятеля в целом пятьдесят! А у нас только двадцать пять… Может, запросить мира?
Велисарий вздохнул:
– Было бы разумно, но ведь персы станут требовать, чтобы мы покинули крепость, а потом они её сроют в тот же миг. Мы лишимся форпоста на Востоке. И не выполним волю Юстиниана.
– Да, но если потерпим поражение
– Мудрые слова. Я попробую написать противнику предложение о конце военных действий. Вряд ли мы столкуемся, но, по крайней мере, время потянем. И обдумаем план сражения. Подготовь, пожалуйста, черновик, Прокопий.
– До утра исполню, не сомневайся.
Разумеется, Антонине не терпелось узнать, как там поживает ул-Кайс, но она боялась этим вопросом вызвать подозрения мужа. Ей араб понравился очень - молодой, красивый, с тёмными волнующими глазами, небольшой бородкой и изящными музыкальными пальцами. Безусловно, не воин, а поэт. Он и спел по её просьбе несколько своих сочинений, и она как хорошая танцовщица оценила их мелодику и гармонию. Сделала ему комплимент. Имр ответил: «Да кому они нужны, мои песни? Вот умру, и никто не вспомнит».
– «Разве не имеете их в записанном виде?» - изумилась дама. Тот сказал беспечно: «Что-то есть, что-то у меня в голове. Всё никак не могу систематизировать. И не потому, что времени нет, просто неохота. Записать стихи - всё равно что пришпилить бабочку». Нино заключила: «Попрошу Велисария, чтобы не бросал вас в горнило битвы, а держал в резерве». Но возлюбленный Феодоры запротестовал: «Нет, пожалуйста, не делайте этого. Я приехал сюда не отсиживаться за спинами других, а сражаться по-настоящему. Если заслужу почтение командиров, те меня похвалят Юстиниану, и монарх мне поможет возвратить утраченную корону». Был романтиком не только в поэзии, но и в жизни, верил обещаниям властелинов…
Лето выдалось знойное, душное, и открытые окна даже вечером не спасали, только напускали горячий воздух и бесчисленных насекомых, приходилось спать на кроватях под пологом, задыхаясь от жары на пропитанных потом простынях. И Прокопий, выполнив приказ командира, написав проект послания с предложением персам о мире, лечь не захотел, с отвращением думая о бессоннице; погасил свечу, запер дверь своей комнатки и пошёл прогуляться по крепостной стене. Здесь дышалось легче. На бездонном, головокружительно большом небе перемигивались яркие звезды. Рыжая луна смотрела лукаво. Караульные ходили от бойницы к бойнице и следили зорко, не крадётся ли коварный противник.
Сбоку по лестнице на площадку, где стоял, опершись о камень, Прокопий, не спеша поднялся магистр Гермоген. Седоватый, морщинистый, он командовал отрядом крепости и к своим обязанностям относился чрезвычайно серьёзно; юмор вообще был ему не свойствен. Поприветствовав советника Велисария, тут же заявил:
– Мы упустим Дару в течение месяца. Вот увидите.
– Велисарий хочет потянуть время и пока провести переговоры о мире, - возразил учёный.
– Ничего не даст. Сита привёз слишком малое пополнение. Я вообще удивляюсь императору. Если уж сражаться, то по-настоящему. Для чего нужны полумеры?
– Он считает, что Романии надо расширяться на запад.
– И совсем напрасно. Мы, Восточная Романия, тяготеем к Востоку, думаем на восточный манер и живём, словно азиаты. Запад нам не нужен, и союза с Западом никогда не получится.
– У царей свои представления об устройстве мира.
– Зачастую ложные.
– Это покажет время.
Гермоген, почувствовав, что Прокопий не хочет с ним откровенничать, оскорбился. И спросил, глядя исподлобья:
– Вы меня боитесь?