Топот бронзового коня
Шрифт:
Накануне отплытия в Персию Антонина велела, чтобы дочка Магна переехала жить к Комито. Подчеркнув при этом: «Так мне будет спокойнее».
– «Чем спокойнее?» - удивилась та. «Что тебя не соблазнит Феодосий».
– «Очень надо было!
– покраснела девушка.
– Раньше я сохла по нему, а теперь совершенно нет. Больно уж заносчив».
– «Вот и пусть лишится возможности завладеть тобой ненароком».
– «Ненароком?
– вспыхнула наследница.
– Что я - кукла, бессловесная тварь, взять которую ничего не стоит?» - «Ладно, ладно, не кипятись.
А красавчик, говоря откровенно, не вздыхал ни по Магне, ни по Антонине. Дочь казалась ему дурнушкой, чересчур нескладной для её тринадцати лет, а мамаша - чересчур старой для её тридцати. Нет, однажды он случайно увидал из окна, как его драгоценная мачеха, лёжа в гамаке в саду и лениво читая свиток, неожиданно начала водить рукой между бёдрами и затем не только себя довела до экстаза, но и пасынка, возбудившегося от вида оголившихся женских прелестей, бьющихся в конвульсиях, и запачкавшего тунику буйным извержением. Феодосий не любил вспоминать этот эпизод и не думал о сближении с Антониной.
И его, и Фотия занимали иные чувства. Первое - ипподромные скачки и переживания за своих, за «синих». А второе - их полуночные проделки, выходившие порой за рамки приличий. Но пока родители были дома, оба ещё держали себя в узде. А когда Велисарий с женой и Прокопием, погрузившись на корабли, распрощался с Константинополем, юноши, предоставленные сами себе, ринулись во все тяжкие.
Одевались они в сине-голубое, в том числе плащи, необъятные шальвары, туфли с загнутыми кверху носами. Под одеждой носили у бедра небольшие обоюдоострые кинжалы (а свободное ношение оружия невоенными лицами было запрещено императорским указом и каралось сурово, вплоть до смертной казни). Делали это больше из бравады, никого не ранив и тем более не зарезав на ипподроме. В общих драках участвовали нередко. Но смертоубийств не было: днём гвардейцы на цирковых трибунах быстро разнимали дерущихся.
Совершенно иначе всё происходило ночью. И венеты («синие»), и прасины («зелёные») неизменно сбивались в банды (даже не обязательно враждовавшие друг с другом - зачастую смешанные), нападали на случайных прохожих, избивали и грабили, женщин и мальчиков подвергали насилию, все по очереди, иногда и одновременно, а ещё убивали мужчин на спор. Скажем, так. Отловив какого-нибудь несчастного, большей частью нищего, слабого, больного, начинали хвастаться. Феодосий говорил: «Спорим, я убью его с первого удара под сердце?» - «Это ерунда, - говорили другие.
– Это каждый может. Ты вспори ему брюхо одним ударом - от лобка до грудины».
– «И потом смотреть на его кишки? Фу, какая гадость! Вспарывайте сами». Или Фотий предлагал: «Спорим, я ножом снесу ему голову?» - «Что, одним ножом?» - «Да, одним ножом».
– «Спорим, не снесёшь? Надо позвонки ещё перебить».
– «Спорим?» - «Спорим!» Фотий, конечно же, проигрывал, оставался весь измаранный кровью да ещё платил проигранные монеты. Но подобные развлечения забавляли всех.
Власти же смотрели сквозь пальцы на такие проделки молодых негодяев. Ведь в своём большинстве это были отпрыски знатных семейств. Дети сенаторов, крупных землевладельцев тяготели к «синим», дети торговцев и ростовщиков больше сочувствовали «зелёным». По религиозным воззрениям тоже шло разделение: основную массу «зелёных» составляли монофиситы, а у «синих» преобладали, наоборот, ортодоксы. Впрочем, как уже говорилось, убивали и грабили они часто сообща.
Наконец
– Никакого сладу, ваше величество. Много раз хватали виновных, но родители выкладывали за них кругленькие суммы, и гвардейцы отпускали мерзавцев, даже не допросив как следует.
– Поменяй гвардейцев.
– Много раз менял. С новыми происходит то же самое: перед золотом никто устоять не может. А с другой стороны, коренные константинопольцы в гвардию не спешат, и приходится набирать выходцев из провинций - варваров, федератов. А у них своё представление о нравственности…
Погрозив пальцем, самодержец предупредил:
– Осторожней, братец: я ведь сам выходец из Иллирика.
Евдемон, смутившись, проговорил:
– Извиняюсь, ваше величество, я не вас, конечно, имел в виду…
– Понимаю, ладно. Что же будем делать с нарушителями спокойствия?
– Может, отменить скачки?
– Нет, народ возмутится.
– Или запретить димы - цирковые партии? Всех, кто будет одеваться в синее и зелёное, сразу штрафовать?
– Нет, не выход. Для начала выпущу указ, запрещающий борьбу партий. Всех, пришедших на ипподром, тщательно обыскивать и оружие конфисковывать. Провинившихся сечь публично.
– Ну, а как поступать с юнцами, промышляющими ночами на улицах?
У Юстиниана озорством вспыхнули глаза:
– Отпускать, ничего не предпринимая. Лишь записывая, кто они такие и где живут.
– Как же - отпускать?
– удивился градоначальник.
– Очень просто. Будем привлекать их родителей. Подвергать крупным штрафам и позорным карам. Вот тогда и запрыгают, словно рыба на сковороде. И добьются сами, чтобы их отпрыски больше не шалили.
– Гениально, ваше величество.
– Ты не мог додуматься?
– Да куда уж нам, без такой светлой головы, как ваша!
– Старый льстец. Хорошо, ступай. И с плохими вестями больше не приходи. Если не справляешься, я назначу другого.
– Приложу все силы, выпрыгну из кожи, но порядок в городе наведу, клянусь.
Проводив его взглядом, самодержец подумал: «Вряд ли он потянет. Малость глуповат. На такую должность надо ставить человека хитрее». Евдемон же уходил от монарха расстроенный: «Привлекать родителей, - бормотал он себе под нос.
– Ишь, сообразил! Привлечёшь их, как же! Сразу все отвертятся - или через близких влиятельных людей, или через взятки… Тут гуманными способами не выиграешь. Лишь одно средство: убивать виновных на месте преступления, без суда и следствия. Вот тогда десять раз мозгами раскинут, прежде чем идти безобразничать… Но ведь предложить василевсу такое - значит выставить себя юридическим неучем, извергом, не чтящим римское право… Бедная страна! С этим Юстинианом пропадём ни за грош!»
Между тем указ автократора, запрещающий борьбу партий и о мерах по наведению порядка в ночном городе, был публично оглашён на агоре (площади народных собраний) несколько раз. Разговоров он вызвал множество. Кто-то его хвалил, говорил, что давно пора, надоели эти бесчинства, драки «синих» с «зелёными» и разгул насилия. А другие негодовали: слыханное ли дело - покушаться на вековые обычаи! Скачки скачками, это само собой, но соперничество димов - неотъемлемая часть ипподромных ристаний. Запретить борьбу партий - значит лишить народ половины получаемых удовольствий. Для чего тогда вообще собираться в цирке? Не кричать, не переживать, не скандалить? Что за чепуха?