Торжество на час

Барнс Маргарет Кэмпбелл

Несмотря на модные ароматические шарики и всевозможные другие предосторожности, чума настигла двор. В течение всего жаркого лета она свирепствовала среди узких улочек Лондона, поселяясь одинаково и в сверкавших чистотой домах, и в сточных канавах.

Страшная, отвратительная болезнь. Сильная головная боль и острая боль в сердце, обильное потовыделение и очень скорая — через три-четыре часа — смерть. Болезнь, не оставлявшая времени ни на молитву, ни на отпущение грехов.

Все боялись ее, и мало кто стыдился показывать страх перед ней. Бедные вынуждены были ждать своей участи в жалких

зараженных лачугах. Богатые же покидали город.

Король уехал в отдаленное имение дочери — Хансдон. Уолси, истощенный работой и плохим состоянием желудка, отбыл в Хэмптон. О всем, что происходило в мире, ему вслух громко докладывалось с помощью большой трубы через широкий ров, наполненный водой. Екатерина, больше страшась за жизнь дочери, чем за свою, уединилась со своим маленьким двором в Гринвиче. Брат и сестра Болейны, все-таки заразившиеся, но оставшиеся в живых, выздоравливали дома, в Хевере.

Джордж, заболевший первым, оказался в Хевере, потому что его жена не собиралась рисковать жизнью, ухаживая за ним. Анна, выехавшая в Хевер по настоянию короля, чтобы избежать чумы, заразилась дома, но переболела в легкой форме. Они были счастливчиками, одними из немногих. Во всяком случае, так они думали.

Несмотря на болезнь, Анна радовалась, что она вновь дома и что Джордж рядом. Выздоравливая, они вместе подолгу сидели на террасе, греясь в лучах сентябрьского солнца. Анна то и дело смотрелась в маленькое зеркальце, обеспокоенная своим нездоровым видом.

— Видишь ли, моя внешность — это моя судьба, — улыбнулась она, как будто оправдываясь.

— Скажи лучше, судьба нас всех, дорогая! — поправил ее Джордж.

Действительно, не получил ли их отец совсем недавно титул графа Уилтширского?

Болезнь и вынужденное уединение заставили брата и сестру по-другому взглянуть на жизнь. Впервые смерть, шелестя своими черными крылами, пролетела так близко от них. Теперь, как никогда раньше, ощущали они страстную жажду жизни и в то же время ясно понимали, что жизнь хрупка и недолговечна. Оба они как будто повзрослели за время болезни.

— Бедный Билл Кэари! Скольких друзей мы потеряли! Возблагодарим Бога, что мы с тобой остались живы! — в который раз воскликнул Джордж.

— Да, и Джокунду!

— И доктора Баттса!

Они остались здесь, на земле, под живительными лучами солнца, а не лежали мертвыми в мрачном склепе. Они были молоды, жизнерадостны и потому залились смехом, вспомнив присланного королем придворного врача, пичкавшего их пилюлями.

— Король очень добр к нам. Ты знаешь, Джордж, он действительно переживал за нас. Прислал нам своего доктора…

— Не думай, пожалуйста, что сам он остался без опытных врачей. Скажу тебе больше, чтобы умерить твое самомнение: Джейн злорадно сообщила мне в письме, что король слал те же пилюли и письма полные любви Томасу Уолси. А также дружеские наставления: «Не допускайте к себе случайных людей. Не ешьте много перед сном. Не поддавайтесь страхам и не слушайте глупых выдумок. Постарайтесь не падать духом».

— И, конечно, с этим жирным пауком Уолси ничего не случилось! О, Джордж, как же хорошо, когда можно сказать вслух все, что думаешь, и не бояться, что на тебя донесут, как при дворе!

Он с тревогой посмотрел

на нее.

— Ты хочешь сказать, что быть любовницей короля вовсе не означает быть всесильной?

— Любовницей? Может быть… А если всеми силами избегать этого?

— Другими словами, чума для нас с тобой просто благословение!

— Я исчерпала все доводы и мучилась, что бы еще придумать. Ты же знаешь его характер! И вот в последний раз, пытаясь вырваться от него, я как будто к слову упомянула об одной из своих служанок, которая занемогла. Представь себе, никогда еще мой страстный любовник не освобождал меня из объятий с такой поспешностью!

И вновь они рассмеялись, неудержимо и весело.

— Наверное, Бог решил покарать меня за мои грехи. Я приехала сюда, когда одна из горничных Джокунды умирала от чумы, и я заразилась… — Став неожиданно серьезной, Анна протянула руку и положила ее на плечо Джорджа, как будто желая удостовериться, что он не призрак. — Давай завтра закажем мессу.

Какое-то время они сидели молча, без слов понимая друг друга. Затем молодой граф Рочфорд, оглянувшись вокруг и убедившись, что поблизости никого нет, стал говорить о том, что так сильно волновало его с некоторых пор.

— Нэн, у меня есть Библия, переведенная на английский. Ее издал… ты, наверное, слышала это имя — Тиндль.

Анна выпрямилась в кресле — само внимание.

— Джокунда говорила, что видела ее однажды у своих друзей. Мне так хочется почитать ее!

— Если ты будешь очень осторожна, я дам тебе мою.

— Не сейчас?

— Нет, когда вернемся в Вестминстер.

— Я уверена, Джордж, люди должны прочитать и осмыслить Библию сами, а не довольствоваться убогим пересказом таких священников, как Уолси, которые грешат не меньше, чем все мы. Самим прочитать то, что говорил Господь наш, узнать всю историю его жизни — как это интересно!

— Ты права! Я не мог оторваться, пока не дочитал до конца. Это умная добрая книга, полная драматических событий. Ничто не сравнится с ней. Все наши пьесы и поэмы кажутся бледными и безжизненными по сравнению с ней. Даже в переводе она лучше всего того, что было когда-либо написано на любом из языков. Ты только послушай, Нэн:

«Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам;

Ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят…

Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими;

Потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» [30] .

Взгляд молодого Болейна с любовью и умилением скользил по знакомым с детства мягким очертаниям желто-зеленых холмов, покрытых буковыми рощами. Его впечатлительная чуткая душа как будто внезапно раскрылась навстречу ни с чем не сравнимой земной красоте. Перед этой вечной красотой вся его прошлая суетная жизнь среди интриг и бессовестных придворных льстецов потускнела и стала казаться ничтожной.

30

Евангелие от Матфея, гл. 7.