Тот, кто хотел увидеть море
Шрифт:
Гость замолчал. Мать напряженно слушала, подавшись к нему всем телом. Отец, облокотившись на стол, тоже не спускал глаз с рассказчика. Он сцепил пальцы, и руки его нервно двигались по клеенке.
— Ну, а дальше что? — спросил он.
Солдат вздохнул и заговорил медленно и серьезно, словно с сожалением произнося каждое слово:
— Конечно, утверждать это трудно, но теперь я уверен, что капитан понял то, что должно было произойти. Он ничего не сказал. Но он не мог не слышать. Я твердо помню, что он усмехнулся. Совершенно твердо помню, могу чем хотите поклясться… Усмехнулся злой усмешкой. — Он опять остановился, потом продолжал: — Бутийон лег на место пулеметчика.
Отец криво улыбнулся и, когда солдат остановился, чтобы допить кофе, пробормотал:
— Узнаю Бутийона!
— Точно, — подтвердил солдат. — Он всегда говорил, что хочет швырнуть им в физиономию свое обмундирование. Только капитан подошел к этому иначе. Он начал кричать, чтобы Бутийон остановился, вернулся обратно. «Приказываю вернуться на место!» А Бутийон оглянулся и крикнул: «Чихал я на вас!» Кое-кто засмеялся. Капитан приказал тем, что были рядом: «Стреляйте, стреляйте в него!» Вы, конечно, понимаете, что никто не выстрелил… Бутийона в батальоне любили!
Голос рассказчика дрогнул. Отец боялся дышать. Он часто-часто моргал необычно блестевшими глазами.
— Тогда выстрелил капитан, — продолжал солдат прерывающимся голосом. — Он еще раз что-то крикнул, но Бутийон шел по дороге и даже не оглянулся. Тогда капитан наклонился, выхватил винтовку у того солдата, что был к нему ближе других, и выстрелил… Всего один раз… Бутийон подскочил. Я думал, он сейчас обернется, но он только что-то крикнул. Те, кто был ближе, говорят, что он крикнул: «Сволочь!» Я не расслышал… Потом он согнулся вдвое и рухнул на землю.
Солдат замолчал. Опустил голову. Мать и отец переглянулись.
Было тихо. Только дождь, о котором они позабыли во время рассказа, стучал в окна.
Солдат поднял голову.
— Вот и все, — сказал он.
Но отец спросил:
— А дальше что было?
— А дальше пришли немцы. Мы открыли огонь. Были большие потери. Бой шел до самой ночи, а потом мы отступили. Такая неразбериха была!
Он сказал также, что ему удалось смыться и что он хочет добраться до Парижа. В Лоне он потому, что надеялся получить обратно чемодан, который оставил в кафе, но кафе на замке, владельцы уехали.
Мать уже не слушала. Когда солдат замолчал, очень долго никто не нарушал тишины. Только время от времени отец бормотал:
— Ну и негодяй!.. Ну и негодяй!.. Бедный Мариус… когда он узнает!.. Господи… такая нелепость… такая ужасная нелепость…
Наконец мать поднялась.
— Я сейчас приготовлю обед, покушаете с нами, — сказала она.
— Я не хотел бы вас беспокоить.
— Какое там беспокойство, две лишние картошки, подумаешь, великое дело!
Солдат
56
Всякий раз как на столе появлялась бутылка старого вина, сладкое блюдо или кушанье, которое мать любила, она испытывала даже какую-то радость, ее сердило только одно: приходилось уверять мужа, что она не голодна, что боится за печень или что совсем больше не переносит вина. Отец пожимал плечами:
— Скажи лучше, что тебе сейчас, как и мне, все опротивело.
Она ничего не говорила, но ей казалось, будто своим воздержанием она помогает сыну. Собирая фрукты, она не разрешала себе съесть яблоко или грушу.
На этот раз после обеда отец достал еще бутылку виноградной водки. Он уже хотел налить гостю рюмочку, но тут вмешалась мать.
— Может быть, вы предпочитаете пьяные вишни? — спросила она. — Домашнего приготовления, вот увидите, очень вкусные.
— Ну, конечно, — ответил гость, — конечно, предпочитаю, будьте так добры.
Она влезла на стул, чтобы дотянуться до большой банки на верхней полке шкафа. Вишни были темно-красного цвета, а прозрачный сок при тусклом, словно декабрьском свете отливал солнцем. Мать очень редко пила водку, так разве капельку на сахар, но пьяные вишни — это совсем другое дело. Когда она доставала банку с пьяными вишнями, она охотно съедала пять-шесть вишен и запивала глотком сока.
Она открыла банку, вытерла серебряную ложку с длинной ручкой и стала доставать вишни, чтоб угостить солдата. По кухне распространился вкусный запах. Мать с удовольствием вдыхала его; она клала вишни медленно, брала по две на ложку.
— Спасибо, спасибо, хватит, — сказал гость.
Она нагнула банку.
— Немного соку, это ведь не спирт, а хорошая виноградная водка.
Она налила ему в стаканчик две полные ложки соку, подождала, чтобы стекли капли, и закрыла банку.
— А почему себе не взяла? — спросил отец.
— Что-то не хочется.
— Ну, если уж ты не хочешь пьяных вишен, значит тебе действительно нездоровится.
Она смотрела, как ел гость, и у нее текли слюнки. Он глотал вишни, а она — собственную слюну.
— Замечательно вкусно, — сказал он. — Вы настоящая мастерица.
Когда он допил до конца, мать закрыла глаза и, не разжимая губ, повторила раз десять, очень быстро:
— Господи, сделай, чтоб он вернулся. Господи, сделай, чтоб он вернулся, я готова все отдать.
За столом старики Дюбуа все время расспрашивали гостя, что он видел при отступлении. Он рассказал им о разных случаях, когда немецкие и итальянские самолеты бомбили или обстреливали из пулеметов дороги. Но потом, поняв, что они очень волнуются, постарался их успокоить. Однако до самого его ухода мать продолжала настойчиво расспрашивать его. Она думала, что то же могло выпасть на долю ее сына. Она все надеялась — вдруг по какой-то примете он вспомнит, что встретил юношу на велосипеде и что этого юношу звали Жюльен Дюбуа.
Наконец гость поднялся, собираясь уходить. Он поблагодарил хозяев.
— Я провожу вас до калитки, — сказал отец.
— Что вы, дождь не перестал, — возразил гость.
Мать поддержала его, но отец настоял на своем.
— Хоть зонтик возьми, — сказала она.
Отец взял зонтик и пошел проводить гостя, которого даже не знал по имени.
Мать машинально убрала со стола, подкинула полено в плиту и стала мыть посуду. В недрах ее существа возникал сейчас новый, трепещущий жизнью мир, мелькали, быстро сменяясь, наплывали одна на другую бесчисленные картины.