Тот, кто не спит
Шрифт:
– Зря не колготись, стой смирно, - выговаривал старший.
– Раскрываешь секрет, дурак.
Петров оставил пост далеко за спиной, а старший, войдя в раж, все отчитывал бедолагу. Везде одно и то же.
В бараках тьма, окошечки смоляные. Лишь в конторе жгут керосин, густой желтый свет нехотя выползал из-за занавесок. Кумекает правление, бдит. Часовые контору, как елку, обхаживают, хоровод водят. Славно.
Он прошел дальше, вспоминая примечания к аэрофотосъемке. Напротив каждого объекта - вопросительный знак. Или два. Догадайся, мол, сама.
Подземное
А ну, как не угадал? Блукай ночью, шпион несчастный. Вход - что в овощехранилище. Уходящий под землю спуск, каменные ступени, а дверь железная, банковская. Вторая - потоньше, но отпирается той же отмычкой. Двойной тамбур, очень мило. Воздух застоявшийся, сырой.
Петров пробирался по подземному залу, водя по сторонам электрическим фонариком.
Большой. Если в тесноте - человек на двести. Котлован. Мы рыли, рыли и, наконец, отрыли. Трубы, вентиляционная установка на велосипедной тяге, трехъярусные нары, станки Павловского, скамейки, словно в летнем кинотеатре, баки с водой, затхлой, старой. Отхожее место, по счастью, в простое. Стены кирпичом выложены, деревянные стойки подпирают низкий потолок. Неграновитая палата. Завтра, вернее, уже сегодня, придет племя младое, незнакомое и благоустроит свежесорванными вениками приют последнего дня. Надо до них и самому что-нибудь сделать, подать пример доблестного освобожденного труда.
5
Предрассветная мгла вязка и непроглядна. Никакой мистики - закатился и месяц, а звезды что? Пыль, дребезги. Горел бы какой-никакой фонарь, но нет, затлеет разве вишнево огонек вдали, знать, караульщик цигаркой затянулся, а спустя вечность долетает: кхе, кхе! Дрянная махорка, но крепка, за версту слышна, зело вонюча.
Петров крался тихо, осторожно. Не хватает ногу подвернуть либо в канаву свалиться. Жмурки - хорошая игра, но не до смерти же, сударь ты мой!
Окошки правления, что сигнал потерпевшему кораблекрушение: два желтых и один зеленоватый, ЖЗ - 1,4. Наверное, абажур на лампе.
Часовой продолжал хороводиться. Охрана по периметру, нахождение часового в нужном месте описывается головоломным уравнением Шредингера. Не знал его никогда, иначе стал бы ночью по деревне бирюком шастать. Все медведи спят, один я не сплю, все хожу, ищу, ищу… Верни, мужик, мою отрезанную лапу!
Петров скользнул в приоткрытую дверь. Висевшая на крюке летучая мышь экономно прикрученным фитилем едва освещала спавшего за столом дежурного - по крайней мере, на красной повязке, косо сидевшей на правой руке, виднелись белые буквы ЖУРН. Журналист, разве?
Миновав соню, Петров толкнул дверь в кабинет. Обивка - дерматин, войлок выбился из прорех.
Два стола, составленные твердо, а в кресле в углу - широком, кожаном, с валиками по бокам - спал хозяин. И форма поновее, и лицо сытое, гладкое. Первое сытое лицо после Глушиц.
– Эй, землячок, просыпайся!
– Петров похлопал спавшего по плечу.
– Просыпайся, душа моя, пора!
–
– гладкий встрепенулся, открыл глаза и вскочил, вытягиваясь.
– Мы вас только утром ждали. Как долетели, хорошо?
– Я не летел. Пешком пришел.
– Как - пешком?
– капельки гноя скопились в углах глаз, но - субординация, руки по швам.
– Ножками. Топ-топ, - Петров пальцами изобразил шагающего человечка.
– Нет ничего лучше пешего похода. Знакомишься с родным краем подошвами, подробности открываются - поразительные!
– Вы не… не… - гладкий напрягся, порываясь подняться над полом, будто поддетый сверлом бормашины за чувствительный зуб.
– Я - не, я человек смирный, - Петров отодвинул стул от стола, поставив напротив кресла.
– Кобура - так, для фасона. Посидим, покалякаем, скучно ночь коротать в одиночестве, а за разговорами, глядишь, и утро скорее наступит. Да ты садись, садись. Гостей ждем?
Кресло и не скрипнуло - гладкий опускался осторожно, как на ежа.
– Что урожай, богатый? Хватит на всех?
– А-га…
– Приятно. Надоели, понимаешь, талоны свинячьи, а валюты нет. До слез, бывает, доходит; кушать хочется отчаянно, а - не укупишь. С урожаем полегче, авось, станет. Так кого ждем, душа моя?
– У… Уполномоченного.
– На вертолете, небось, прилетит? Как думаешь, меня захватит?
– Нне… Не знаю.
– Не возьмет. Спесьевата новая власть. Старая хоть для вида снизойти могла, а эти… Послушай, а что ты здесь делаешь ночью-то?
– Положено, - глаза гладкого смотрели мимо Петрова.
– Дисциплина? Уважаю. Кроме сони в коридоре еще кто тут есть?
– Есть, - голос усталый, ни торжества, ни злорадства.
Петров оглянулся. В дверях - Нина Ивановна, скромная сельская учительница. В ее руке пистолет ТТ смотрелся непомерно большим, тяжелым.
– Вас-то, Нина Ивановна, каким ветром сюда занесло?
– Все в правлении дежурят, по графику, чем я лучше?
– Да, действительно. Позвольте стул предложить, а то неудобно - два мужика сидят, а дама…
– Не подходите, - зрачок пистолета смотрел прямо в лицо Петрову. Ученический кошмар - педагогическая хунта захватила власть.
– Странные вы какие-то. Пришел человек, пусть и незнакомый, а вы - облавы устраиваете, шпионом объявляете.
– Военное время, - пожала плечами учительница.
– Разберутся. Не виноват - выпустят.
– Военное время? О чем это вы?
– Как - о чем?
– озадаченная Нина Ивановна забыла про пистолет.
– Слава Богу, с сорок пятого года мирно живем.
– Ах, мирно, - учительница вновь прицелилась.
– Нет войны, говорите? Нам только кажется, да? И похоронки - обман? И бомбу на нас не бросали?
– Бомбу? Какую бомбу?
– Такую! Атомную, семнадцатого июля одна тысяча пятьдесят второго года, - она подошла ближе, глаза сверкнули отраженным желтым пламенем.
– Два села исчезли, испарились, из тысячи сто выжило.