Тот, кто не спит
Шрифт:
– Если дальше пойти, на восток, - Петров показал рукой, - есть путь?
– Какой путь, - покачала головой старушка.
– Раньше колхоз был, верстах в двадцати, да давно распустили. Стариков по интернатам, молодые сами о себе позаботились. Глухомань одна.
– А еще дальше?
– Не знаю, врать не хочу. Говорят, колония после войны открылась, для убийц. Еще вроде военные, вертолеты порой подолгу летают, тренируются. Внизу-то ничего нет, свалятся - беды не наделают, разве на меня, старую, упадут, так и то польза выйдет, -
– Спасибо за водицу, - Петров поднялся.
– Перегон до ночи отмахаю.
– Где же спать будешь?
– хуторянка поправила платок на голове.
– Палатка в рюкзаке, - он пошел по тележному следу.
Одной водой и угостила. Ни огурца с грядки, ни хлебушка. Времена строгие. Близка ночь - гостя из дому прочь.
След огибал невысокий пригорок. Вот и криница. Вода небойкой струйкой лилась из чугунной трехдюймовой трубы и сбегала вниз, прослеживаясь на сотню метров высокой зеленой травой. Не получилось Волги, одинок ручей, а нынче не время одиночек. В случае чего - сидеть в общей камере.
Он пил воду до бульканья в животе, зубы ломило от стылости, потом отошел в заросли травы.
Фонтаном изверглась вода, едва замутненная остатком обеда.
Опять и опять он пил и извергал ее, составляя в уме задачу про бассейн, в который в одну трубу вода вливается и выливается, а зачем, спрашивается? Хатха-йога, подражание тигру. Очищением желудка добиться кристальности помыслов.
Ладно, достаточно, довольно.
Он поднялся на пригорок, на самую его вершину. Солнце сядет скоро, а до синей полосы посадки - топать и топать.
Под ногами - чернота старого, давно паленого дерева. Ветряк стоял тут, на вершине, от него и назвали хутор. Когда сгорел? И почему? Не пожалел немецкий летчик зажигалку или свои, отступая, уничтожили на страх агрессору?
Петров пригляделся к редкому, чахлому кустарнику. Лет сорок прошло с пожара, сорок пять. Дружно горело, знатно, далеко светило.
Под гору ноги несли сами, успевай переставлять. Выйдя на равнину, он удержал темп, трава стегала по голенищам сапог. Дорога скорее угадывалась, относясь более к истории, чем дням сегодняшним - пониже трава, иначе пружинит земля, и вдали - просвет лесополосы меж рдеющих верхушек деревьев.
Солнце сменил месяц, половинка орловского хлеба, измятый, истыканный вилкой, а то и пальцами привередливых покупателей.
Когда до посадки осталось километра два, Петров вытащил из кармашка рюкзака баллончик, побрызгал на землю. Дезодорант, полезная в путешествии вещь. Имеет изысканный, нежный аромат, таинственный, как сама ночь…
Он свернул с дороги, пошел под углом, вспоминая значение тангенса сорока пяти градусов. На середине гипотенузы опять спрыснул след, и третий раз - заходя в посадку.
Света месяца едва хватило, чтобы выбрать подходящее местечко, закрепить меж близ стоящих стволов гамак, у головного края подвесить рюкзак, у ножного - сапоги. Тарзан из племени северных короткошерстных
В животе заурчало, болезненная спазма скрутила - и отпустила. Помог бальзам да промывание желудка, иначе несло бы, как паршивого гусенка.
Он немного прошел, прогуливаясь, вдоль полосы, глядя на уходящий месяц. Пора за ним, на боковую.
Он вернулся к своему гнезду, забрался в гамак, укрылся с головой полотнищем.
Издалека донесся протяжный вой. Унюхал выжлец плоды химизации, тяжко его хозяевам придется. И верно: человеческий крик, истошный, пронзительный, пересек поле, за ним - два выстрела.
Петров вслушался. Неясные, заглушенные расстоянием ругательства, стоны. А вы как думали, ребятки? Турист нынче пошел ушлый, запросто не возьмешь!
До рассвета - три с половиной часа. Вполне достаточно, чтобы отдохнуть, если уснуть сразу.
Но не спалось.
3
Утренняя птичья истерика бодрит сильнее кофе.
Петров, лежа в гамаке, завтракал, попеременно прикладываясь к тубу с сыром и пластиковой бутылочке с тоником. Почти космонавт почти в космосе.
Сороки верещали, обсуждая свои внутренние дела. Чужих двуногих бескрылых поблизости нет.
Он откинул полотнище и стал медленно спускаться на землю. Какой Тарзан, смешно, желтый земляной червяк в период линьки, старая кожа сошла, а новой - не оказалось.
Утро росистое, ночь все слезы выплакала. Босиком по траве, и ноги чистые-чистые. Кто моет ноги по утрам, тот поступает мудро…
Он прикрепил кобуру к ремню, вложил пистолет. Балласт, гарантирует остойчивость и безопасность. И рюкзак полегчал, скоро вверх тянуть будет.
Он оглянулся на лесополосу, на темный след пролитой росы. И собак не требуется.
Вторая гипотенуза вернула на дорогу. Построение конгруэнтных фигур как условие совершенствования землепользования Древнего Египта.
Роса сохла быстро и к следующей поперечине посадки исчезла. Деревья разрежены кустарником, обильно, пенно нахлынувшим в проход стопудовых урожаев. Тихие, спокойные кустики. Пичужки попримолкли, зной. Воздух у горизонта дрожал, сгущаясь до плотности силикатного клея. Не увязнуть бы в этом клее. Если дойдет. Ведь далеко. А до прохлады под сенью дерев и кустов - метров триста. Дистанция эффективной стрельбы из автомата.
Петров упал в траву - плавно, удобно, освободился от рюкзака и, устроив его на предплечье, пополз. Со стороны посмотреть - дурак дураком. При условии, что никто со стороны не смотрит. Если смотрит - не дурак, а предусмотрительный, осторожный человек. Но если никто не смотрит, то тоже ведь не дурак. Имеет право передвигаться любым доступным способом.
Впрочем, словесная эквилибристика ни к чему: со стороны его видно быть не должно. Разве сверху.
Он глянул в белесое небо. Птица. Треугольный вырез в хвосте. Ястреб, коршун? Забыл. Высматривает слепыша, мышь полевую, мало ли добычи на тысячах гектаров?