Тот самый яр...Роман
Шрифт:
Захотелось выйти по малой нужде.
Темнота в комнате могильная. Ходики забивали в виртуальный гроб самоковочные гвозди.
Прежнему снайперу-разведчику ничего не стоило бесшумно пересечь комнату, где спала хозяйка. Однако скрипучая дверь разбудила Октябрину.
— На столике фонарик…
— Обойдусь без него. У меня рысьи глаза.
Ночной холодок остудил не только тело. Мысли и нервы приходили в устойчивое равновесие.
В редкие проёмы туч торопились пробиться звёзды.
В большой глыбе тьмы обладатель рысьих
Невысокий штакетник отгораживал полоску огорода с кустами малины.
Фронтовой мастер ночных вылазок заметил округлый предмет на штакетине. Он не походил на кринку или стеклянную банку. Не глобус же?
Подойдя вплотную, ощупав, не оробел. Снайперская выучка научила мгновенному осмыслению обстановки.
Под пальцами был череп, принесённый Губошлёпом и забытый на изгороди. Кость охолодела, от неё тянуло дымком.
И сквозь тьму разглядел совсем не страшные дупла глазниц.
В разведроте удивлялись волчье-рысьему природному чутью различать в темноте предметы, скрытые для других не натренированных глаз. Воробьёв напрягал для такого искусства глаза с далёких постов вышкаря. Въедался зорким взглядом в неосвещённое пространство Ярзоны, будто ждал оттуда внезапного нашествия узкоглазой орды.
Повернув череп левой височной частью, без содрогания увидел пулевое отверстие. Тьма была не совсем чернильной, дырка прорисовывалась ломаным кружком. Палец прошел свободно, ощутив заострённые края.
«Огонь дымокура расширил брешь… Ну, Васька! Ну, дуролом!»
Боясь, что утром хозяйка обомлеет от вида черепа, Натан Натаныч спрятал его за поленницу: придёт сосед, заберёт.
Глава седьмая
Блудница не спала.
Гостиничный номер ей не нравился: казалось, ушастые стены всё слышат, запоминают, осуждают.
Под грузом тела поскрипывала расшатанная кровать.
Запах варёных карасей не успел выветриться. Надо было привести обоняние в нежное равновесие: несколько капель дорогих духов на ватку и в комнате запахло весной, садом, любовью.
Росла Полина в профессорской семье. Отвоевав волю с десятого класса, в избалованных не значилась, но доставляла родителям массу беспокойства, житейских треволнений.
Матушка природа при участии отца и матери наделила деву опасной красотой. Не зов, а громкий крик плоти доходил особенно до кобелистых особей.
Смазливые подруги-студентки льнули к Полине, часто давая волюшку медовым губам.
От поцелуев заразительно хохотала. Иногда ей хотелось продолжения начатых ласк, но плутовки сворачивали представление на интересном акте.
Со смелым историком жила давно, считая семейный мир нереальным, уходящим в загадочную параллельщину. Ей нравилось вести любовные игры без правил. Доверялась запросам плоти безоговорочно.
Учёный Горелов
Не такова ли полячка-хохлушка? Намешали кровушек… глаза вечно искрятся…
Часто посреди тайны ночи её одолевала тайна плоти.
Подкатывалось на вороных дикое желание мужика — пусть с грубыми ласками, с безумными матерками в период экстаза, оргазма… Отведывала и лесбиянок, но та была любовь недоношенная, недозавершённая… Взаимные поцелуи дарили нежность, не проникая в необузданные глубины страсти.
Когда утонула в ароматах — похвалила французскую парфюмерию. Духи в жизни Полины значили много. Однажды при свидании с прыщавым аспирантом от него полыхнул запах шипра. Отвернула нос от одеколонного удушья. Не могла слушать умные речи о династии фараонов. Сославшись на головную боль, покинула взволнованного поклонника.
Лежала, словно осыпанная лепестками роз.
Вела тихий монолог:
— Зачем так рано ушёл Серж?.. Стал пугливый, мнительный… и усердие не проявляет в постели… всё самой надо змеить, вертеться… Менять его надо — в борозду не идёт, глубоко не пашет… Полька-Полька, какая ты стала циничная, грубая… Пойти разбудить? Мимо дежурной не пройдёшь… может, спит?.. Наводят свои двустволки, словно готовятся к залповому огню…
В дверь осторожный стук.
Подошла, спросила шёпотом:
— Кто?
— Я.
Впустила, страстно обняла, словно в райские кущи угодила.
— Серж, не знала, что Эрот — наш сводник… Мечтала о тебе, идти хотела… закрой дверь на ключ.
— Ты ничего в окне не заметила?
— Нет.
— Над яром поднималось могильное свечение.
— Не диво. Над могилами выбивается фосфор: его диким светом называют… Мучаются трупы… Фи! Новость принёс…
В обтянутой ночнушке Полина сияла желанием. Груди без лифчика не утратили заманных черт. Под розовым шёлком крутая всхолмленность. Крепкие соски оттиснулись картечинами, убивающими наповал.
Она ярко светилась любовью.
Неплохому знатоку самок без труда удалось определить пик вожделения.
Лихорадочно постелила на полу покрывало, одеяло… Ночной гость не позволил распахнуть оранжевый халат, перехватил на поясе дрожащие пальцы.
— Не понимаю тебя… вот нисколечко не понимаю.
Запальчивый шёпот походил на мольбу.
— Извини… не могу. События вчерашнего дня притупили чувства… трупный свет подлил огня…
Раздосадованная дама не принимала никаких отнекиваний. С нахальством и опытом привередливой куртизанки принялась ловко орудовать пятернёй в возбуждающем ритме. Пальцам-пронырам удалось проникнуть под халат. Второй рукой срывала ненавистную одежину цвета залежалого апельсина.