Тот самый яр...Роман
Шрифт:
— Жить будем…
— И пить… Не хотите, особист, крем-водочки? Помогает разметать чёрные тучи над душой…
В палату по-хозяйски вошла пожилая женщина с пластмассовым ведёрком и «ленивкой». Тёмно-синий халат висел мешковато. Из-под косынки — серебряный свет. От обилия глубоких морщин смуглое лицо сморщилось.
Началась уборка палаты. Горелов нашёл удобный повод уйти.
— Поправляйся скорее…
Даже намётанный снайперский обзор не вдруг позволил определить в техничке незабвенную полуостячку
— Ты ли?!
— Полужену давнишнюю не узнал… хорош воробей.
— Узнал, но с трудом…
— Хорошо забывать не знамши… мы-то постель мяли не один годок.
В трёхместной палате ветеран остался один, никто не мешал откровенному разговору.
Швабра-ленивка искусно елозила по густо накрашенному полу. Возле бутылки крем-соды замедлила движение. Техничка нижним чутьём обнюхала пробку.
— От сердца лечение? От водочки?
— Налить? — не растерялся разведчик. — Выпьем за любовь и за память.
Оглянулась на дверь.
Наливай!
— Узнаю смелую Праску…
Крем-водку запили виноградным соком.
Усердная швабра не мешала беседе.
— Сколько воды утеклооо…
— Много, Натан, много… Обь даже яр успела подмыть, обнажила невинных… Через сорок один год на солнышко захотели посмотреть, водицы свеженькой попить…
— Как тебе пожилось со свеженьким чекистом? Измена пошла на пользу?
Техничка бесцеремонно отхлебнула из горлышка три крупных глотка.
— Все вы энкавэдэшники — дрянь! Лучше моего первого мужа Тимура не знала никого…
Пожалев сердечника, добавила:
— Тебя зря бросила. Свеженький меня часто под дулом держал, избивал… раннюю седину нагнал. Ревнивая сучка Сонька — учётчица с засольни — слух про меня распускала: остячка гулящая, с любым членом в обнимку спит… — Оглянулась на дверь:
— Главврача боюсь.
Ещё приложилась к горлышку.
Строгий?
— Ууу! Прихватил меня за приёмом медицинского спирта — уволить хотел… По такой статье судить — медперсонала не останется…
— Да ты не стесняйся — допивай крем-соду.
— Не указывай… сама знаю.
— Всё такая же, Прасковья, всё такая же.
— Тебя-то каким ветром сюда надуло?.. По Ярзоне соскучился? Всех зонников теперь в Обь пихают.
— Неужели специально берег винтами размывают?
— А что палачам остаётся делать… надо все косточки утопить… будут земляки дважды убиенными…
— Прасковья, оставь глоток.
Вороватый взгляд на белую дверь палаты. Правая рука привычно нырнула в потайной карман халата. Протянула плоскую никелированную фляжечку.
— Глотни — чистый медицинский. От твоей разбавленной крем-соды изжога приключится.
Домыла пол. Взялась за удаление пыли.
Время вело прицельный огонь по судьбам.
Под яром гремели водяные залпы. Мощные струи из-под винтов теплоходов-толкачей превращали глину, песок, прибрежный ил в тёмное месиво.
За десятки лет под натиском хлорной извести истлело не всё тряпьё на трупах. Мёртвые будто обносились, и теперь лохмотья на задубелой коже мертвецов болтались в водяном напоре сломанными крыльями воронья.
Теплоходы толкали обскую водицу на новое нежелательное вероломство, она испытывала принуждение, но, обречённая, летела в наступательном рывке на оробелый яр.
Сползали новые пласты береговой крути, докатывались до изрыгающей лавы винтов. Мелькали черепа, руки, ноги… иногда выпрыгивали из воды трупы, отдельные кости… вот показались будто воздетые в мольбе руки, сам скелет, но небеса, Всевышний не успели расслышать последнюю молитву. Расстрелянный в тридцать восьмом, мученик станет утопленником в семьдесят девятом.
Даже Небеса, Солнце не проявляли равнодушие. Плакала синева. Плакал свет…
По блату Полину допустили к представлению ужаса.
Обходительный капитан с катера связи подробно рассказывал о стратегии силового обрушения яра.
— Под берегом идёт сплав трупов: не соваться же лодочникам под винты… Вчера буровая установка решила проверить — на каком расстоянии от берега зловонная ямина, сколько ещё придётся работать белым речниковским силачам.
— Ну и что? — кокетливо поинтересовалась обольстительница, прижимаясь разгорячённым боком к черноусому военному.
— А то: бур подцепил кишку — кобра стала подниматься… Машу буровику, кричу: «Майна!» Выскочил из кабины, орёт: «У меня буровая установка на воду — не на черепа и кишки! Ищите другую машину…» Пришлось припугнуть, про дело государственной важности напомнить.
В каюте были вдвоём.
Шум дизеля почтовского катера мешал капитану сосредоточиться на главном. Он наклонился к уху дамы, поцеловал тёплую пухлую мочку.
— Губы на что?
Но когда обрадованный вояка, погладив в обе стороны усы, наклонился для страстного поцелуя, баловница шаловливо погрозила пальцем:
— Спрашивать, однако, надо…
— Красавица, отрада, любовь… можно?
— Сдурел что ли?! Часу бабы не знаешь, а тычешься слюнявыми губами.
— Полечка, когда увидел вас у оцепления — обомлел… Кстати, кто тот старикашка… вместе были… муж?
— Любовник… и не плохой.
— Не разжигайте кровь.
— Прогораешь быстро? Смотри: вон новая глыба сползла… матушки! И там трупы…
— В конце тридцатых тут многих поникали… бандиты, контрики, недобитки…
— Увози меня отсюда… не могу…