Товарищи (сборник)

Калинин Анатолий Вениаминович

* * *

Временщики не чужды и поэзии. Они, как мародеры на войне, Сомнительной добычею не брезгуя, Выходят на охоту при луне. Они всего, всего они касаются, И всюду, где ступает их нога, Поруганные музы извиваются, Раздетые публично донага. С холодным равнодушием в крови Временщики торгуют без убытка И именем замученного пыткой, И тайнами стыдливыми любви. На счастье и несчастье спекулируя, И счастью и несчастью далеки, К доверчивому сердцу апеллируют, И публика, в восторге аплодируя, Бросает им лавровые венки. И публика, захлестнутая модой, Грохочет в исступлении, пока И

радости и горести народные С эстрады продаются с молотка.

* * *

Опять гусары вроде в моде, И тот не друг им, кто не пьян, А тот плебей, кто не выводит Свой древний корень от дворян. Опять усы в цене у женщин, С десантом буйным — на ландшафт, И «Очи черные» не меньше Чем до утра, на брудершафт. Рыдают томные гитары В чаду запойном и в дыму… Пора очнуться вам, гусары, Вы не у Врангеля в Крыму.

* * *

Лучше — в гордой нищете, Чем — с позором на щите. Лучше — улицу мести, Чем у подлости в чести. Лучше — злоба от врага, Чем — кусок от пирога. Лучше — с славою расчет, Чем без Родины почет.

ПОСВЯЩЕНИЕ

И вновь завистливая злоба У твоего — теперь уж — гроба Хотела встать мне поперек, Но я ее предостерег. Пока в салоне самолета Она по памятке, с зевотой, Твердила скорбный ритуал, Я твой порог переступал, Чтоб не в порядке учрежденном Поклон положенный отдать, А, горьким счастьем награжденный, Наедине поцеловать.

* * *

Даже и хмель превращается в уксус В старом вине… Долго ли виться казачьему усу В лютом огне? Даже тобою, походная бурка, Кормится моль… Вот и на сердце стирается шкурка — Рана сквозь боль. В вешнем дыму с чебрецового склона, В россеве слез Вижу я дна обмелевшего Дона Кость.

* * *

И еще на обрыве вешенском, Где отныне не гаснет пожар, Из цветов полевых накошенный Я увидел бесценный дар. Был в стакане он с гранями синими, Прислоненном под самый портрет, И в росе, как в слезах Аксиньиных, Этот ландышей первоцвет. И тотчас же привиделось взору, Как из леса их бережно нес На рассвете в станицу Григорий В неумелой руке через мост. А потом у могилы высокой С недодуманной думой своей Он стоял, навсегда одинокий, Чтоб уйти до прихода людей.

* * *

Не за то ли ты, амброзия, Обрекла меня страдать, Что своей любимой прозе я Стал все чаще изменять? Иль за то твоей, амброзия, Так отравлен я пыльцой, Что не внял твоей угрозе я Поберечь свое лицо? То ли это ты, амброзия, То ли ветер, то ли зной… Почему ж и на морозе я Обжигаюсь вдруг слезой?

* * *

Коль о любви подумать строго, Она — не в роще соловьи И не подкова у порога, Она — страданье и тревога, И бесконечная дорога, И красный цвет моей крови.

* * *

Саше

Из юности бурной, Из самой войны Женщина в бурке Глядит со стены. И днем неотлучно Меня стережет, И ночью вдруг

жгуче Глазами сверкнет. Чужая и близкая, Та и не та, С замерзшей улыбкой Надменного рта. Нашла, безусловно, Художника кисть В ее родословной Внезапный каприз, Когда из тумана Ворвался в роман С рязанскою Анной Поляк Юлиан, Тогда же назначив И мне в эту смесь Добавить казачью Любовную песнь — Для той, что, как радость, Явилась сквозь дым, Едва не украдена Кем-то другим, Для той, что, из ниши Подавшись слегка, Потомственной Мнишек Глядит свысока, Победно-печально Глядит со стены Из рамы овальной Глазами войны.

* * *

Как будто с мегагерцами Приходит позывной, Когда стучится в сердце Тот номер фронтовой. И, словно медь фанфарная. Опять на твой порог Зовут, родная армия, Ростов и Таганрог, Высоты обожженные И, явно ж неспроста, С названием Соленая Меж нами высота. И в памяти нетленная Товарищей семья: Редакция военная, Армейская, твоя. И вот уже воочию Я вижу тут как тут Бессонный твой, рокочущий Ночами «ундервуд». И тем вражду я прочную Друзей своих снискал, Что я тебе не в очередь Заметки диктовал. Но тем сильнее жжение На сердце этих строк, Взывающих к сражению За город Таганрог.

* * *

Опять, как видно, перемены В моей фортуне, коль с утра Друзей ликующих сирены Трубят, как прежде, у двора. Опять я, стало быть, отмечен, И награжден, и — на коне, И руки мне кладут на плечи, И губы тянутся ко мне. Идут и едут вереницей, Шумят, как горная река, И, дескать, есть в пороховницах И есть в ножнах у казака. И я целуюсь с ними, грешен, Секрет единственный храни, Что, если снова буду спешен Судьбой лукавой я с коня, То снова буду я утешен Лишь той, что слева от меня.

* * *

Покамест медлят сенокоски Траву укладывать в стога, В Москву от них на перекрестки Сбегают летние луга, Взмывая в заревах мгновенных Игрой невиданных цветов В руках красоток несравненных На стеблях шелковых зонтов, Подстерегая светофоры Под шорох мчащихся машин И привораживая взоры Любви заждавшихся мужчин, Тая загадочные блестки В тени упругих лепестков И опьяняя перекрестки Нездешним запахом духов.

* * *

Повесы атомного века, Былых наследники повес! Вам не поможет дискотека — Не там вы ищете невест. Разуйте очи, и в натуре Вы в этом лучшем из миров Найдете их на верхотуре — В комбинезонах штукатуров И с трафаретом маляров.

* * *

Не в бреду и не в экстазе я, А уверен и сейчас, Что сама взглянула Азия На меня из ваших глаз. Неспроста тропою конною, Уходящей сквозь пески, На Восток всегда за женами Устремлялись казаки. Где ты, конь мой неподкованный? Юность, где? И, как чудак, Безнадежно очарованный, Я твержу: «Светлана Пак…»