Товарищи (сборник)
Шрифт:
— Обувь на них совсем новая…
— Карманы обыскать, документы взять, а всю одежду оставить на них, — предупредил Дмитрий.
Песок над телами убитых нагребали шашками. К подошве большого кургана присоединился приземистый бугорок.
— Чем не могила, — сказал Ступаков, утрамбовывая его сапогами.
— Хватит толочь, — сурово оборвал его Дмитрий.
Чакан шел за немцем в десятке саженей. Далеко слева скакали Манацков и Зеленков, отжимая его к востоку. Немец уходил от погони почти
Всплывающее из-за горизонта солнце все больше освещало горбатую степь.
Посланный Чаканом в бросок конь резко прибавил в скорости. Чакан уже прямо перед собой видел сутулую спину немца. Расстояние между ними быстро сокращалось. Заезжая немцу с левой стороны, Чакан выдернул из ножен шашку.
Он и не заметил, когда немец, круто обернувшись в седле, вскинул в руке пистолет. Выстрел щелкнул ударом кнута. Конь под Чаканом тяжело стал валиться на правый бок.
Когда Дмитрий подскакал к отцу, он уже вылез из-под коня и, припадая на правую ногу, дергал его за чамбур.
Конь лежал на боку, положив на песок сухую голову. Пуля вошла ему в белую звездочку, прикрытую подстриженной хозяином челкой. Из совсем маленькой ранки фонтанчиком била кровь.
Подъехали Манацков с Зеленковым, гоня впереди себя пленного немца. Был это тщедушный, почти подросток, солдат. Он зябко прятал длинные красные руки в рукава серой куртки.
— Он! — увидев солдата, закричал Чакан. С шашкой он бросился к немцу. Тот закрыл лицо руками. Дмитрий заслонил пленного собой.
— Нельзя, отец. Сказали живыми доставлять.
Зеленков заискивающе вмешался:
— Если бы не ты, Василий Иванович, ушел бы он.
— Я! — Чакан поднял на него мокрые глаза. — Нет, это мой Орел и к его достал. — Чакан снова бросился к мертвому мерину. — От самого хутора я на нем…
Подъехал Ступаков, держа в поводу темно-гнедого немецкого коня. Обронивший своего хозяина конь хотел ускакать в глубь степи, но Ступаков, служивший до войны табунщиком на Сальском конезаводе, вовремя захлестнул ему шею веревкой, которую взял с собой в разведку. Теперь, увидев хозяина, конь тихо заржал. Пленный вскинул на него задрожавшие веки.
— Вот тебе, отец, взамен… — сказал Дмитрий.
Чакан дернул плечом.
— Нету Орелику замены. — Но все же к трофейному коню подошел. Казаки завистливо ощупывали взглядами трофейного коня. Был он, конечно, неизмеримо лучше только что потерянного Чаканом в коротком бою. В промере холки, в подобранном к заду туловище, в длинных бабках немецкого коня угадывался высокий экстерьер. Но Чакан никак не хотел признать его превосходства над своим Ореликом.
— Карповат трошки. Сыроват, — перечислял он, обходя вокруг коня.
— Может, на моего сменяем? — предложил Ступаков.
— У цыгана меняй! — окрысился на него Чакан и поспешил взять из его рук повод немецкого
— Ты сядь на вето, Спробуй, посоветовал Зеленков. Наступив на стремя, Чакан перекинул ногу через седло трофейного коня. Тот шарахнулся под ним, но тут же почувствовал твердую руку и, послушный ей, пошел, нервно вздрагивая связками мускулов под тонкой шкурой. Лишь еще раз он коротко и жалобно заржал, поравнявшись со своим прежним хозяином, который, заложив руки за спину и с трудом вытягивая ноги из песка, понуро побрел по степи под конвоем.
Вторые сутки впереди расстилалась степь.
— Будет ли ей край? — спрашивали кавалеристы.
В пахах коней клубилась пена.
— Что за земля? Один песок.
— А у нас едешь займищем — и с конем не видно. Па-ахнет. Вечером вернешься домой с сенокоса, как пьяный.
— Сухота. Как тут люди живут?
— Давай, Чакан, заводи!
Чакан, распрямляясь в седле, неожиданно басом оглушал:
Ехали казаки Со службы домой, На плечах погоны, На груди кресты…— Эй, станичник, твой сынок едет. Сейчас опять за песню будет срамить.
Подъезжал командир эскадрона.
— Опять вы, папаша, баламутите! Крестами царь за контрреволюцию награждал…
— Я там не знаю за что, а только когда Георгия получал, не об царе думал.
— Мало на Дону других песен?
— В нашем взводе эту лучше всех знают.
Сквозь взвихренную копытами желтую мглу светило ноябрьское солнце.
— Милованов! — прошелестело по рядам.
Мимо на рыжем жеребце ехал всадник в черной бурке. Когда ветром отворачивало полу бурки, на шароварах всадника вспыхивал двойной генеральский лампас.
— Милованов…
Жеребец быстро нес его мимо эскадронов, но глаза из-под серой шапки успевали замечать: «Лошади давно не поены. Люди спят в седлах».
Полковник в черной кубанке, с откинутым за плечи синим башлыком, отделяясь на каурой кобыле от головного эскадрона, поскакал навстречу. Правая рука полковника коснулась края заиндевелой кубанки. Жеребец, ощеривая желтые зубы, хотел куснуть кобылу, но Милованов вовремя увернул его. Лошади, всхрапнув, пошли бок о бок.
— Разведка?
— Вернулась, товарищ генерал.
— Уходят?
— И всё жгут. Хутор Чернышев — остались одни стены. Кречетов — дотла. Жителей угоняют с собой.
— Колодцы?
— Засыпаны. Обозы отстали. Передохнуть бы один день.
Не отвечая, Милованов сощуренными глазами смотрел мимо него. Из поравнявшегося с ними эскадрона выехал казак на короткохвостом коне. Потоптался на месте, оглянулся и потом решительно тронул коня вперед. Не доезжая, козырнул и пошевелил пушистыми усами.
— Разрешите обратиться, товарищ генерал?