Тоже Эйнштейн
Шрифт:
Однажды днем, в конце октября, вернувшись с занятий, я обнаружила у гостиничной стойки письмо от Элен. Сжимая его в руках, я поднялась по лестнице, шагая через ступеньку, что было нелегко с моей ногой, но уж очень хотелось прочесть поскорее. Разрезав конверт острым как бритва ножом для писем, я стала жадно разбирать слова Элен. Между рассказами о ее учебе и пансионными сплетнями я прочитала: «Я думала, что в Гейдельберге женщин не принимают в университет. Подруга нашей семьи из Вены хотела изучать там психологию, и ей пришлось получать разрешение от профессора на посещение лекций по каждому курсу отдельно! Курсовые работы не принимались. Не приведет ли твое решение к тому, что тебе придется пропустить семестр?»
Я медленно опустила
Письмо Элен наполнило меня решимостью получить от семестра в Гейдельберге все возможное. Чтобы не отстать, буду одновременно писать две курсовые работы: и для Гейдельберга, и для Политехнического. Что же до герра Эйнштейна, то ему я изложу свои намерения совершенно недвусмысленно.
Я решила наконец ответить на то письмо, которое герр Эйнштейн прислал мне через три недели моего пребывания в Гейдельберге. О том, где я, он узнал от моих подруг: сама я за лето так ни разу ему и не написала. На исписанных его небрежным почерком страницах были детальные пересказы лекций Вебера, которые я пропустила, описания лекций профессоров Гурвица, Херцога и Фидлера, а также некоторые замечания по поводу обязательного курса теории чисел. Я внимательно прочитала каждую строчку, но не нашла ни одного упоминания, явного или скрытого, о нашем моменте в Зильвальде. Ничего. И все же за каждой строчкой чувствовалось что-то недосказанное.
Несколько недель после его письма у меня руки чесались написать ответ, но сейчас я была рада, что удержалась. Теперь я готова была высказаться со всей прямотой. Я написала: «Вы просили меня не писать Вам, если только не случится так, что совсем нечего делать, а мои дни в Гейдельберге до сих пор были полны хлопот».
Я рассказала о превосходных лекциях, которые я прослушала, во многом повторив то же, что писала Элен, а закончила недвусмысленным, как я надеялась, посылом. Я упомянула о слухах, которые он пересказал мне в своем письме, — о том, что наш коллега, студент-математик, бросил Политехнический институт и ушел в лесничие, когда его отвергла цюрихская возлюбленная, — и написала: «Как странно! В наши богемные времена, когда перед нами открыто столько путей, кроме буржуазного, само понятие любви кажется безнадежно устаревшим. И бессмысленным».
Я молила Бога, чтобы мое письмо не оставило места для сомнений. Если я вернусь, романтические отношения между нами будут исключены из уравнения.
Ответа от герра Эйнштейна не последовало. Ни в ноябре, ни в декабре, ни в январе. Его молчание говорило о том, что намек понят. Можно было спокойно возвращаться в Цюрих.
Часть вторая
Изменение количества движения пропорционально приложенной движущей силе и происходит по направлению той прямой, по которой эта сила действует.
Глава девятая
Цюрих, припорошенный весенним снежком, увенчанный ледяными шпилями часовых башен, похожих на марципаны цвета слоновой кости, которые я видела на десертах в «Conditorei Schober», встретил меня приветливо.
То, что герр Эйнштейн не ответил на мое письмо, поначалу вызвало у меня облегчение: можно было вернуться к учебе в Политехническом институте, не опасаясь его романтического интереса. Однако теперь, когда приближался час нашей встречи, до меня вдруг дошел истинный смысл его молчания. Еще два с половиной года, до завершения нашей программы, мне предстоит сидеть рядом с герром Эйнштейном в аудиториях. И что же меня ждет? Презрение в отместку за отказ? Перешептывания сокурсников о нашем единственном поцелуе? Неужели наша былая дружба обернется моей погибелью? Репутация серьезной студентки была мне дороже всего. Женщинам-ученым не дают второго шанса.
Дни шли, и с каждым днем росли мои опасения, что возвращаться в Цюрих было не вполне разумно.
В первый день семестра я до последней секунды не решалась войти в аудиторию. Когда послышался скрежет стульев, я поняла, что больше ждать нельзя. Открыв наконец дверь, я увидела, что мое старое место пустует. На остальных стульях сидели пять знакомых студентов — тех же, что занимались в секции VIA на первом курсе. За зимний семестр, который я пропустила, никто не прибавился и никто не выбыл. Неужели мое место так и ждало меня все это время? Оно казалось таким же одиноким и покинутым, как я сама. Когда я, прихрамывая, подошла к нему, стараясь не поднимать взгляда от стола, то почувствовала, что темно-карие глаза герра Эйнштейна устремлены прямо на меня.
Усевшись на свое место, я не сводила глаз с профессора Вебера. Вначале он делал вид, что я невидима, а потом вдруг сказал:
— Я вижу, фройляйн Марич решила вернуться к нам из далекого Гейдельберга. Хотя во время своего академического отпуска она, несомненно, стала свидетелем некоторых интригующих экспериментов, я не уверен, сможет ли она теперь усвоить те важнейшие понятия, которые вы все изучали в первом семестре этого года — года моего фундаментального курса физики, который ляжет в основу ваших дипломных работ.
После этого он начал свою лекцию.
С пылающими от стыда после таких уничижительных замечаний Вебера щеками я набрасывала конспект лекции с такой же быстротой, с какой он говорил. Посыл Вебера был недвусмыслен. Вебер (и бог знает кто еще) недоволен моим отъездом в Гейдельберг, и снисходительности ждать не приходится. Я напомнила себе, что приняла правильное решение: вернуться в секцию VIA и добиваться своего — звания профессора физики, — невзирая на герра Эйнштейна. Я не могла допустить, чтобы Вебер или еще кто-нибудь в Политехническом институте считал меня слабой. Я работала много и упорно — упорнее, чем любой из моих однокурсников, и уж точно упорнее, чем герр Эйнштейн, — чтобы оказаться там, где я сейчас, чтобы изучать вопросы, которыми задавались философы с незапамятных времен, вопросы, на которые великие ученые умы нашего времени уже вот-вот готовы были найти ответ: о природе сущего, пространстве, времени и их содержании. Я хотела досконально изучить законы Ньютона — законы действия и реакции, силы и ускорения, тяготения — и исследовать их в свете последних исследований в области атомов и механики, чтобы понять, существует ли единая теория, способная объяснить бесконечное разнообразие природных явлений и хаоса. Я страстно желала быть в курсе новых идей о теплоте, термодинамике, газах и электричестве, а также постичь их математические основы: числа были архитектурой огромной физической системы, на них держалось все. Это тайный язык Бога — я была уверена в этом. Это была моя религия, и я вышла за нее в крестовый поход, а крестоносцы не имеют права поддаваться слабости. Чувствуя кожей взгляд герра Эйнштейна, я напомнила себе: поддаваться любви крестоносцы тоже не имеют права.