Траектория чуда
Шрифт:
Напротив мсье Сержа по длинной диагонали, вроде как тоже во главе стола, усадили меня, таким образом тетушка Эльмира оказалась визави с Шуляевым. В двери заглянул уже знакомый нам метрдотель и спросил, обращаясь к Бернштейну, можно ли подавать. Тот кивнул. Моментально появилось двое официантов, ловко расставляя между фарфором и стеклом приборов блюда с деликатесно благоухающей снедью.
— Я выбрал традиционную русскую кухню, — улыбнулся мсье Серж: — Но шампанское предлагаю все же французское.
Никто, разумеется, не возражал. Пенный напиток из пузатых бутылок, ловко откупоренных услужливыми официантами, шипя, перелился в высокие узкие бокалы. Мсье Серж сказал тост:
— За успешное окончание восьмидесятипятилетней одиссеи, за вас, Эльмира Всеволодовна и Глеб Аркадьевич, и за наше знакомство!
Я с наслаждением выпил вино, отличающееся даже от самого лучшего отечественного шампанского, как мед от уксуса. Официанты сразу же снова наполнили всем опустевшие бокалы и, как по команде, испарились.
— Друзья, я предлагаю вам пока слегка закусить, а к
— Конечно, нет. Нам с Глебом очень интересно знать все о нашей родственнице! — за нас двоих ответила тетка.
Ничего не евший с самого утра, я, конечно, сначала предпочел бы меню, а потом рассказ, но сказать такое не представлялось ни малейшей возможности, и я смирился, хотя что-то подсказывало мне, что «вкратце» у старого швейцарского адвоката не получится. А тот тем временем, прокашлявшись и вытерев губы платком, начал.
Нарышкины была одна из самых именитых русских дворянских фамилий. Еще в 13-м веке некий витязь прозванием Нарыш за храбрость и доблесть во время Ледового сражения с ливонскими рыцарями получил от великого князя Александра Ярославовича Невского земельный удел. С Нарыша этого и ведут Нарышкины свою родословную. За без малого семисотлетнюю свою историю Нарышкины были и воеводами, и думскими боярами, и приказами руководили. При Иоанне Грозном, правда, были, и многие другие боярские роды, попали в немилость и чуть было не были под корень изведены государевыми опричниками, но при Борисе Годунове опять поднялись. А при любвеобильном Алексее Михайловиче, взявшем себе в жены Наталью Нарышкину, и при сыне ее Петре Первом и вовсе расцвели. Так продолжалось и при всех последующих самодержицах и самодержцах российских. За безупречную службу и заслуги перед отечеством были Нарышкины жалованы при разных государях и орденами, и званиями, и новыми огромными землями в Воронежской губернии, и тысячами душ крепостных. В 19-м веке на этих землях Нарышкины стали заниматься льноводством и скоро фантастически на этом разбогатели. В год гибели от бомбы народовольца Греневицкого царя Александра Освободителя, так же, как и он, почив в бозе, предпоследний князь Алексей Нарышкин оставил своему единственному сыну и наследнику Георгию огромное состояние в более чем миллион тогдашних полновесных золотых рублей, гигантское хозяйство и наказ — не пустить все по ветру, а накопить и преумножить.
Удивительно, но мот и жуир в чине кавалерийского ротмистра, по случаю мирного времени проматывавший в злачных заведениях Санкт-Петербурга за ночь, бывало, деньги, равные среднему тогдашнему состоянию, Георгий Нарышкин после смерти батюшки моментально преобразился. Более того, с головою уйдя в дела промышленно-денежные, Георгий быстро превзошел покойного отца и в деловой хватке, и в капиталах. Основой того послужило знакомство Георгия с одним совсем молодым, лет на десять себя младше, американским джентльменом по имени Майкл, представлявшем в Российской столице деловые интересы своего отца — Джона Эдамса, видного американского промышленника из Чикаго. Последнего интересовали поставки в Россию сельскохозяйственного и текстильного оборудования, а также встречные закупки в Штаты льна в противовес хлопку с американского Юга. Оба сына при своих миллионерах отцах в Санкт-Петербурге вели жизнь вполне достойную капиталов своих родителей, то есть прожигали жизнь направо и налево. По стечению обстоятельств Джон Эдамс умер в тот же год, что и старый князь Нарышкин. Майкл, оставшись в российской столице без достойного собутыльника и отягощенный встревоженными телеграммами компаньонов отца из Америки, так же как и Георгий, свернул на тропу бизнеса. Георгий и Майкл списались и встретились в Воронеже. Сколько было удивлений, что сыновья за туманом кутежей даже не предполагали при жизни своих родителей, что интересы бизнеса последних совпадали на сто процентов. Шестеренки деловых отношений между Воронежской губернией и штатом Иллинойс закрутились с бешеной скоростью. Скоро из Америки в Россию пошли суда, груженые станками и машинами, а в обратном направлении — хлебом и льном. Состояние Георгия Нарышкина за какой-то год удвоилось, потом утроилось, то же происходило и с капиталами Майкла Эдамса. К началу нового века Нарышкин стал одним из богатейших промышленников России.
Полное погружение в «дела», как тогда называли бизнес, не мог не отразиться на личной жизни князя, и в качество одного из самых завидных женихов Российской империи, так и не найдя достойную подругу жизни, Георгий Нарышкин проходил аж до 1913 года. Князю к тому времени было уже под шестьдесят. Большую часть времени он проводил в обеих столицах по «делам», и лишь пару месяцев в году отдыхал в своем огромном воронежском поместье. В это время он полностью отходил от дел, и никто, даже самые близкие партнеры, даже Майкл Эдамс, не беспокоили его. Единственным близким и родным человеком в время таких уединений была его двоюродная сестра Ольга Нарышкина Апостолова — дочь родной сестры его отца Елены и курского поместного дворянина Павла Апостолова. Оба они безвременно умерли, и Ольга с десяти лет жила у старшего двоюродного брата Георгия, называя его из-за большой разницы в возрасте «дядей». Нельзя сказать, что дела матримониальные не интересовали престарелого князя вообще. Напротив, вопрос о том, что с его смертью, фамилия Нарышкиных может прерваться, его беспокоил все больше
Осенью 1913 года, как бывало и в прежние года, рядом с имением Нарышкиных встали табором цыгане. Князь не мешал им давать свои представления, благо, что крестьяне любили слушать цыганские песни и глазеть на их пляски. В семье цыганского барона в тот год блистала семнадцатилетняя красавица-цыганка Настя. Собственно, цыганкой была она очень условно, каштановые волосы и светлые глаза ясно говорили о том, что девочка скорее всего была в младенчестве цыганами у кого-то украдена, да так и прижилась в таборе, из-за редкой красоты став дочерью в семье барона. А красоты она была просто фантастической. Пришедший посмотреть на первое представление князь, увидев Настю, влюбился в нее сразу и бесповоротно. Через два дня одетый в парадный офицерский мундир князь Георгий появился в шатре у цыганского барона. О чем они разговаривали почти три часа, осталось тайной. Известно только, что после этого барон призвал в шатер Настю и прямо спросил ее, пойдет ли она замуж за старого князя. Юная цыганка потупила очи, и щеки ее зарделись. Оказалось, что ей тоже приглянулся моложавый осанистый князь, так смотревший на нее во время ее танцев. Он был так не похож на всех мужчин ее племени, и на всех других мужчин, которых она встречала за свою короткую жизнь во время странствия табора по городам и весям. Она была согласна. На следующий день батюшка местной приходской церкви окрестил цыганку Настю православным именем Анастасия, а еще через неделю обвенчал ее и раба божия Георгия. Свидетельницей невесты на венчании была Ольга Нарышкина — Апостолова. Кроме нее, да цыган из табора, об этом браке никто и не знал.
После женитьбы Настя быстро понесла, и князь, вынужденный вернуться к «делам» и уехать, оставил ее в имении на попечение Ольги. Будучи практически ровесницами, девушки сразу искренне полюбили друг друга. Ольга взялась обучать неграмотную невестку чтению и письму. Настя демонстрировала потрясающие успехи, еще раз подтверждавшие, что она не была цыганкой по крови и безумно радовавшие князя. Но радость его была недолгой. В конце лета 1914 года, за несколько дней до начала Первой мировой войны Настя родила сына, сама же при родах умерла. Князь был безутешен, хотя, памятуя о том, что и его матушка скончалась вскоре после того, как он, Георгий Нарышкин, появился на свет, так и не перенеся тяжелых родов, не был очень-то удивлен. Просто подтверждалось старое нехорошее поверье, по которому женщины в их роду уж больно часто умирали, либо рожая наследника, либо непосредственно после родов. Маленького Алешу вскармливала одна цыганка из Настиного табора, у которой ребенок родился мертвеньким, а молока было, хоть отбавляй. Цыганку эту нашла Ольга, она же взяла на себя все прочие, кроме кормления, заботы о ребенке, и заменив умершую подругу, практически стала матерью Алексеюшке Сеюшке как, сюсюкая, звали все маленького. Гремела война. Дел у Георгия Алексеевича Нарышкина было невпроворот, но в те редкие дни, когда он вырывался домой, он видел, что даже родная мать вряд ли лучше бы справлялась с ращением и воспитанием его сына, чем Ольга. Князь Георгий, всегда прекрасно относившийся к младшей двоюродной сестре, после этого вообще начал буквально боготворить ее.
Наступил 1917 год, грянула Февральская революция. Князь Георгий был совершенно убежденным монархистом и отречение государя Николая Александровича и приход к власти Временного правительства воспринял, как начало конца тысячелетней Руси и предзнаменование наступление в стране скорой смуты, военной катастрофы и прочих бед. А поэтому, удрученный с одной стороны, тяжелыми мыслями о судьбе отечества, а с другой — нежной любовью к трехлетнему сыну и Ольге, выбрал для себя последних. С согласия Майкла Эдамса он начал сворачивать в России их совместную деловую деятельность, распродал весь свой бизнес, а вырученные деньги перевел в США. К октябрьскому большевистскому перевороту из имущества с родиной князя связывало только воронежское имение, на которое в такое смутное время просто не нашлось более или менее достойного покупателя.
Октябрь 1917 года князь Нарышкин встретил в Петрограде. Захват большевиками власти, их первые декреты, национализация земель и собственности подтвердили самые худшие опасения князя. Однако он еще был далек от принятия окончательного решения об отъезде, и только заключение большевиками в марте 1918 года сепаратного мира с Германией, которую князь ненавидел, считая исконным врагом России, подвело черту под его колебаниями. Князь дал указания готовиться к отъезду, и сам выехал в Воронеж.
Дома революция, на которую князь полгода изумленно и отстраненно взирал из окон своей петроградской квартиры, настигла его. На следующий день после прибытия в имение князя Георгия арестовали по телеграфному приказу из столицы за якобы участие в контрреволюционном заговоре и мятеже. Вероятно, кто-то из арестованных в Петрограде назвал князя Нарышкина среди прочих фамилий многочисленных тогдашних всамделишных заговорщиков. Князя посадили под замок в здании Воронежской ЧК, где в компании с самыми разнообразными людьми — от армейского полковника до нищего побирушки, на хлебе и воде его продержали до лета. То, что его после этого вообще отпустили за полнейшей недоказанностью всех обвинений, уже само по себе было чудом, — по стране катился красный террор, и «товарищам» проще было расстрелять, чем отпустить. Посеревший за время трехмесячной отсидки князь Георгий вернулся в имение. За время его отсутствия местный Совет и комбеды реквизировал практически все поместье под детский дом, оставив бывшим хозяевам дальний маленький флигелек, где раньше жили конюхи. "Бежать, бежать!" — твердил князь. Отъезд назначили на двадцатые числа июля.