Трафальгар. Люди, сражение, шторм

Клейтон Тим

Очевидно, что Коллингвуд корил себя из-за своего провала с постановкой на якорь и охраной призов и последовавшего за этим побега пятерых, и именно в этом многие впоследствии обвиняли его. Учитывая направление ветра, захваченные корабли могли перерубить канаты и направиться в Кадис только с позиций к югу от города. Те, которые перерубили или оборвали канаты позже (когда они были к северо-западу от Кадиса), оказались не в порту, а на пляже близ Санлукара. Сомнительно, нужно ли было уничтожать эти трофеи. Коллингвуд мог бы снять вражеские экипажи и посмотреть, выдержат ли корабли шторм, стоя на якоре, вместо того, чтобы затопить или сжечь их. Но он, несомненно, был напуган плохой погодой и вылазкой противника. В защиту Коллингвуда можно сказать, что Генри Бейнтан всегда скептически относился к перспективе возможности спасения находившихся на его попечении кораблей.

Как

выяснилось, некоторые командиры — умышленно или нет — проигнорировали распоряжение об уничтожении призов. В своем письме от 28 октября Коллингвуд признался первому лорду, что шторм 24-25 октября "полностью разогнал корабли и разбросал призы во всех направлениях". С тех пор, писал Коллингвуд, он "собирал и уничтожал их там, где они стояли на якоре на побережье между Кадисом и в шести лигах к западу от Санлукара, в связи с отсутствием надежды спасти хоть одного, чтобы доставить в порт". Он ожидал, что, если погода останется умеренной, эта работа завершится к следующему дню. Он не знал, что в этот самый день «Тандерер» лейтенанта Джона Стокхэма привел «Сан-Хуан» в Гибралтар, пробившись сквозь сильнейший шторм. К 4 ноября, когда он написал последнюю депешу, Коллингвуд знал, что «Багама», «Сан-Ильдефонсо» и «Свифтсюр» были спасены, но он все еще понятия не имел, что «Сан-Хуан-Непомусено» уже отбуксирован в Гибралтар. Эти два письма были доставлены Блэквудом в Лондон 6 ноября после того, как Коллингвуд перенес свой флаг на «Куин».

Отчет Коллингвуда был не единственным отчетом о сражении, который получило Адмиралтейство. 4 ноября Кодрингтон написал лорду Гарлису, члену коллегии, сообщая ему, что он думает о том, что произошло после сражения. Он жаловался на отсутствие связи и управления, на то, что корабли, переполненные пленными и ранеными, слишком долго держались вдали от Гибралтара. Его письмо начиналось так: "Поскольку наш адмирал не прибыл, мы ничего не знаем о пункте назначения; но, как я и опасался, обнаружилось, что мы все делаем в какой-то бессмысленной манере, которая не повысит престиж нашей победы". Это вылилось в серию жалоб.

Также из-за отсутствия присутствия нашего адмирала и единодушия в наших действиях экипажи начинают оскорблять друг друга. Мы все беспокоимся из-за того, что наши бедные жены, услышав о случившемся, не знают, живы мы или мертвы... Бедный Моррис, как мне кажется, очень возбужден своими страхами о состоянии жены в этих печальных обстоятельствах... Лорд Коллингвуд, безусловно, действовал самым лучшим образом из возможных, и, насколько это возможно, храбрейший человек из когда-либо ступавших на борт корабля. Я также могу поверить, что он по-своему очень хороший человек, но у него нет ни капли достоинства, которым должен обладать адмирал, и, кажется, он теряет все великолепие командования из-за своего внимания к мелочам. Что он сейчас делает, одному богу известно... В любом случае, поскольку здесь больше нет лорда Нельсона, с которым я мог бы служить, я хотел бы вернуться домой как можно скорее.

Никогда, пока я жив, я не перестану сожалеть о его потере. Он подал сигнал готовиться к постановке на якоря; и если бы адмирал Коллингвуд отреагировал на этот намек, мы могли бы теперь получить почти все наши призы, и новость к этому времени стала бы достоянием общественности в Вене и в армии Бонапарта, где она произвела бы сенсацию, выгодную австрийскому делу.

Кодрингтон вернулся в Гибралтар без приказа, "прежде чем лихорадка, начавшаяся среди испанцев, успела распространиться". Он беспокоился о заполненных пленными «Левиафане» и «Аяксе», которые все еще находились около Кадиса.

В день, когда он писал, 4 ноября, разыгрывался заключительный акт драмы. Адмирал Дюмануар в конце сражения направил свои четыре корабля на юг, к Гибралтарскому проливу. Но при наступлении сумерек ему показалось, что он увидел приближавшиеся корабли адмирала Луиса, и он передумал и направился на север, надеясь добраться до Рошфора. Его четыре корабля с трудом пережили шторм, а поврежденный в бою «Формидабль» был вынужден выбросить за борт с квартердека двенадцать орудий. Он был в плачевном состоянии, когда 2 ноября эскадра Дюмануара была замечена двумя британскими фрегатами. Французы отогнали их, но возле Ферроля их заметил другой фрегат, последовал за ними и затем известил сэра Ричарда Стрекана о встрече с французами. Эскадра Стрекана, блокировавшая Ферроль, была рассеяна штормом, но он отправился за Дюмануаром с теми кораблями, которые у него были. После двухдневной погони вдоль галисийского побережья его четыре корабля при поддержке четырех фрегатов настигли

четверку Дюмануара у мыса Ортегаль и завязали с ними бой.

Это было неравное сражение. "Наш несчастный корабль, — писал капитан 67-го полка Гемелинг, служивший на «Дюге-Труэне», — полностью выведенный из строя и имевший водотечность, был сокрушен огнем двух линейных кораблей и фрегатов. Это была не война в том смысле, в каком ее понимают; это была бойня, страшная бойня. Три четверти моих людей лежали мертвыми вокруг меня; мой бедный лейтенант Ле Дейё лежал в нескольких футах от меня, и там было так много других!" Еще четыре французских корабля оказались в руках британцев.

Раненым испанцам и французам, прибывшим в Кадис 30 октября, повезло. А большинству британцев пришлось ждать, пока они не добрались до Гибралтара в какой-то день ноября. К чести Соланы, маркиз предложил британцам услуги госпиталя в Кадисе, но Коллингвуд отказался, возможно, чтобы дать понять, что его потери действительно невелики.

На самом деле, число раненых становилось все меньше по мере того, как росло число погибших. Некоторые погибли бы при любых обстоятельствах, но шторм не только потопил моряков. Создавая невыносимые условия на борту из-за качки и лишая их возможности быстрее прибыть на берег, он унес жизни многих раненых. На «Виктори» осколочные ранения Генри Крамвелла переросли в гангрену, и он скончался в субботу. Джозефу Гордону успешно ампутировали бедро, но в воскресенье у него случился спазм, и он умер. Мичман Александр Палмер был ранен мушкетной пулей в бедро. К счастью, пуля не задела кость, но в понедельник он умер от столбняка.

Норфолкский протеже Нельсона, Уильям Форстер, двоюродный брат Берри, скончался от полученных ран сразу после прибытия в Гибралтар 30 октября. Джек Спратт, подштурман «Дефайенса», который в одиночку поднялся на борт «Эгля» и чья нога была повреждена мушкетной пулей, был в плохом состоянии:

Мистер Бернетт, хирург на борту «Дефайенса», пришел к капитану Дарему и попросил письменного приказа отрезать мистеру Спратту ногу, заявив, что это ранение невозможно вылечить, и что тот отказался подчиняться операции. Капитан ответил, что он не может отдать такой приказ, но он хотел бы повидаться с мистером Спраттом, что Дарему удалось сделать, несмотря на собственные раны. Когда капитан обратился с Спратту, тот протянул другую ногу (безусловно, вполне здоровую) и воскликнул: ‘Никогда! Если я потеряю ногу, где я найду подходящую пару для этой?’

Уильям Бернетт сделал все, что мог. Во время шторма Спратт "испытывал сильную боль от резких рывков нашего корабля, когда бурные волны бились о корпус". Он мог слышать, а также чувствовать, как скрежещут концы костей в месте слома.

К тому времени, когда Спратт добрался до Гибралтара, он бредил, у него была высокая температура. Он двигал ногами, и кости постоянно сдвигались относительно друг друга, поэтому хирург Гибралтарского госпиталя мсье Бувье поместил его ногу в коробку. Спратт почувствовал зуд и подумал, что, должно быть, становится лучше. Когда открыли коробку и сняли повязку, Спратт увидел, что "сотни крупных красноголовых личинок длиной почти в дюйм впились в икру моей драгоценной конечности, видны были только их хвостики". Личинки, по его мнению, появились от шпанских мух, которые наводнили переполненный ранеными госпиталь. Вечно жизнерадостный Спратт позже писал, что он "все еще мог видеть выражение лица мсье Бувье, в то время как его уши были втянуты до плеч". Хирург убил личинок с помощью примочек, и в конце концов нога Спратта зажила. В результате она оказалась почти на три дюйма короче другой, но он счел, что это лучше, чем протез.

«Левиафану» не разрешалось следовать в Гибралтар до 10 ноября. Бейнтан встретил «Виктори» и «Белайл», которые возвращались в Англию, 6 ноября и передал им французских пленных и нескольких англичан, освобожденных из тюрьмы Кадиса, но его корабль оставался переполненным сотнями испанцев. Стала распространяться лихорадка. Томас Мейн, баковый старшина, оправился от ампутации и "разгуливал по кораблю в добром здравии и расположении духа". 5 ноября у него поднялась температура. "Предполагалось, — сообщал в своем рапорте хирург Шовеллер, — что его товарищи по столу дали ему слишком много выпить". Ему стало хуже, он был доставлен в Гибралтарский госпиталь вместе с другими ранеными с лихорадкой, и спустя пять дней умер.