Трансцендентальный эгоизм. Ангстово-любовный роман
Шрифт:
– Сима, - начала встревоженно Нелли Георгиевна. Госпожа Прозорова махнула на нее рукой.
– Помолчи, Неля!
– Кто тебе сказал, что я пишу неприличные истории? – спросила Женя.
Ей было жутко, немного стыдно и вместе с этим забавно слушать мать – Женя уже давно перестала стыдиться своего писания.
– Да вот… Нелли сказала, - Серафима Афанасьевна кивнула на хозяйку. Она вдруг остановилась и прикрыла глаза.
Серафима Афанасьевна покраснела; она собиралась с силами, чтобы докончить.
– Ей Филипп Андреевич сказал,
Женя продолжала прямо смотреть матери в лицо. Писатель не может стыдиться себя, какого бы пола, семейного положения и возраста он ни был.
– Мама, я не писала ничего неприличного, - ровным голосом сказала она.
Нет, не писала! Женя уже давно оправдала про себя каждую свою строчку. Пусть даже… некоторые ханжи и сочли бы ее за такое сочинение бесстыжей.
Этим ответом было что-то переломлено.
Серафима Афанасьевна – с красными пятнами на щеках, со вздрагивающими строгими губами – несколько мгновений смотрела в глаза дочери. Потом сделала к ней несколько легких шагов и дважды ударила Женю по лицу.
Тыльной стороной ладони, легко, по каждой щеке – так что даже больно не было, только горячо. Женя ощутила запах материнских духов, пронесшийся мимо ее носа.
– Серафима, голубушка! – воскликнула Нелли Георгиевна, совершенно потерявшаяся при виде этого наказания. – Женя!..
Женя прижала ладони к горящим щекам. Мать возвышалась над нею недрогнувшей Немезидой - и, по-видимому, вдобавок к своему поступку еще ждала от дочери извинений.
– Я тебе этого никогда не прощу, - пробормотала Женя, чувствуя себя такой униженной, словно ее ославили “бесстыжей” на весь город. Нет, даже если бы Василий и вправду натешился с нею, а потом бросил на позор, Женя и то не была бы так унижена. Василий, по крайней мере, воздавал должное Жениным достоинствам…
– Это я тебе этого никогда не прощу, - цедя слова, сказала Серафима Афанасьевна. – Разве мы затем растили тебя, чтобы ты вот так нас осрамила? Я тебя под замок посажу!
– Сима, - снова сказала Нелли Георгиевна.
Серафима Афанасьевна яростно повернулась к ней, словно госпожа Виргинская отвлекла вражеский огонь с Жени на себя.
– Неля! Вот ты скажи, разве это не возмутительный поступок? И что теперь делать?
– Сима, я не читала этого рассказа, не могу судить, - ответила госпожа Виргинская. Она снова приобрела вид королевы, доброй, но слегка возмущенной поведением подруги – сама она, без сомнений, никогда не давала своим красивым царственным детям пощечин, даже мысли такой не могло бы возникнуть.
– Вот если бы я увидела этот рассказ напечатанным, - произнесла Нелли Георгиевна и взглянула на Женю словно бы с некоторым лукавством.
Женя в другой момент обрадовалась бы ее поддержке, но сейчас была только раздосадована. Разве госпожа Виргинская не понимает, что
– Никогда этого не будет! Слава богу, еще не поздно, - заявила Серафима Афанасьевна, вздернув дрожащий подбородок. – Я сама поеду в редакцию и добьюсь отмены публикации! Если это сочинение и вправду принято!
Она взглянула на дочь.
– Ты слышала, Евгения?
Женя кивнула.
Ее просто мутило. Какое право ее мать имеет так с ней поступать? Какое право?..
– Поехали домой, - заявила Серафима Афанасьевна. – Я немедленно займусь этим делом!
– Сима, останьтесь хотя бы на чай, - мягко вмешалась тут госпожа Виргинская. – Я поговорю с Женей, мы ведь почти не виделись в лицо. Мне очень интересно знать, как она живет.
– Ну… хорошо, - уступила Серафима Афанасьевна.
Она достала из потайного кармашка отороченный кружевом платок, промокнула лоб. Погрозила пальцем дочери. А та посмотрела поверх угрожающей руки на хозяйку дома – госпожа Виргинская улыбнулась ей и подмигнула.
Она как будто рассчитывала “выгадать время” для Жени!
Напрасно, все напрасно. В любом случае, повесть далеко еще не готова к печати – а значит, Серафима Афанасьевна обязательно успеет.
Хозяева и гости сели пить чай, но беседы почти не получилось. Госпожа Виргинская, деликатно обходя тему сочинительства, попыталась навести разговор на Жениных поклонников, но после нескольких резких реплик обеих Прозоровых – у Жени, в ответ на замечание матери, огрызнуться вышло ненарочно – беседа совсем увяла. Нелли Георгиевна и Саша пытались выражать Жене сочувствие взглядами, но от этого стало только хуже.
Наконец удерживать гостей стало нечем. Серафима Афанасьевна решительно встала и оправила пышную юбку.
– Ну, мы пойдем, Неля, - с искусственной бодростью и любезностью заявила она. – Спасибо тебе за угощение, за прием, очень рада, что у вас все так безоблачно!
Госпожа Прозорова бросила уничтожающий взгляд на Женю. Потом посмотрела на Сашу и улыбнулась.
– До свидания, Александра.
Саша взглянула на нее очень неодобрительно, и Серафима Афанасьевна нахмурилась. Неужели она думала, что Саше понравится, как унизили ее подругу!
– До свидания, Серафима Афанасьевна, - холодно сказала она. Женя в этот миг гордилась Сашей и благодарила ее про себя.
Прозоровы оделись под присмотром хозяйки, потом она отворила дверь и подарила им на прощанье еще одну свою улыбку.
– Желаю удачи, - сказала госпожа Виргинская. Сказала непонятно кому, но посмотрела после этого на Женю.
До самого дома мать и дочь молчали, сидя на скамеечке в повозке. Места было достаточно, но они все равно тяготились близостью, каждая стремясь отодвинуться как можно дальше в свой угол. А может, это только Женя стремилась. Мать сидела прямо, точно изваяние, и глядела перед собой вдовьим гордо-страдающим взглядом.