Трансцендентальный эгоизм. Ангстово-любовный роман
Шрифт:
– Отправляйся в свою комнату, и чтобы носа не смела высунуть, - приказала Серафима Афанасьевна дочери, как только они оказались дома.
Женя молча села прямо на пол в прихожей.
Серафима Афанасьевна несколько мгновений смотрела на нее сверху вниз – дескать, что это еще за новая выходка? – потом хмыкнула и отправилась к себе. Душистая юбка ее хлестнула сидящую Женю по лицу.
Девушка зажмурилась, чувствуя, как к глазам горячо подступают слезы; она стала хватать ртом воздух, как всегда, когда готовилась заплакать…
Женя встала, сбила с одежды капли: снег, который они с матерью принесли ботинками, уже растаял. Потом Женя одернула юбку, промокшую до самых панталон, и обругала себя за ребячество.
Еще посмотрим, чья возьмет, мадам Прозорова! У вас достойный противник!
Женя закрыла глаза и увидела лицо Василия. Она улыбнулась, представив, как потемнеет его взгляд, когда в редакцию ворвется ее разъяренная родительница и попытается его атаковать.
Хотя даже Серафима Афанасьевна не решится “ворваться” во владения Василия Морозова.
***
– Чем могу быть полезен, сударыня? – спросил Василий, вставая навстречу Серафиме Афанасьевне.
Удивление в его глазах уже сменилось холодным достоинством. Конечно, он понял, по какой причине сюда явилась эта дама и чего будет требовать.
– Я по личному делу, - слегка задыхаясь от возбуждения и гнева, сказала Серафима Афанасьевна.
– Могу ли я попросить вас выйти, господа? – спросила мадам Прозорова, оглядывая редакцию. – Это очень деликатный вопрос! Прошу вас, имейте уважение!
Сидящие в кабинете переглянулись, кто-то что-то шепнул соседу, но просьбу дамы выполнили. Весь состав редакции поднялся из-за столов и покинул кабинет, оставив “интересную пару” наедине. Своим поступком Серафима Афанасьевна сразу необыкновенно возбудила их любопытство. Василий Морозов возбуждал любопытство всех, кто имел с ним соприкосновение. А уж теперь было, было отчего удивиться и на что посмотреть.
Не все коллеги Василия Морозова были так воспитаны, чтобы отойти от кабинета подальше.
Серафима Афанасьевна уже села, не дожидаясь предложения. Она обмахивалась платком. Василий участливо ждал, глядя на нее – будь госпожа Прозорова чуть повнимательней, она разглядела бы за этим учтивым выражением искру насмешки, иногда мелькавшую в темных глазах.
– Господин Морозов, я пришла требовать отмены публикации сочинения моей дочери, - наконец проговорила госпожа Прозорова, понизив голос. – Оно позорит наше честное имя. Я не… Я никогда не думала, что у меня родится такая дочь. Это просто…
– Вы читали это сочинение, мадам? – прервал ее Василий.
Госпожа Прозорова посмотрела на него с удивлением.
– Нет, конечно.
Василий Морозов чуть отклонился назад. Вид его стал высокомерным, словно он этим незаметным движением надел на себя броню.
– Так на каком же основании вы утверждаете, что оно позорно?
– Я знаю Евгению, - изумленно ответила Серафима Афанасьевна. – Что она могла написать?
От
И тут Василий Морозов встал.
И тут произошло нечто необычайное.
* Конечно, имеется в виду институт благородных девиц – наиболее престижным считался Смольный.
========== Глава 17 ==========
Серафима Афанасьевна ахнула и вжалась в кресло. Ей показалось в этот миг, что она попала в страшный сон. Как иногда реальность кажется нам неверной, ускользающей от чувств.
Василий Морозов раздвоился – вернее, от разгневанного молодого человека, стоявшего за столом, отделился белый его двойник. Это происходило постепенно. Серафиме Афанасьевне, смотревшей на Василия вытаращив глаза, представилось, будто вначале изо рта и откуда-то из-за ворота одежды редактора выплыли плотные белые облачка… или выползли, как белая кисея. Из них сформировалось лицо, потом стали выступать шея и плечи…
Медиум сел на стул. Не будь под ним стула, Василий свалился бы под стол в обмороке, не только от крайнего удивления из-за того, что он творил, но и от истощения.
– Господи, господи ты мой, - прошептала Серафима Афанасьевна.
Она подняла руку и осенила себя крестным знамением. Кто-то в коридоре тихонько простонал от ужаса. И было отчего.
Фантом достиг роста медиума, а потом превзошел его ростом, вознесшись головою чуть не под самый потолок. Теперь он обрел натуральные цвета – это был Василий Морозов, только выше его на аршин*. Он сделал шаг к Серафиме Афанасьевне.
Женщина закрыла глаза и обмякла в кресле. Это положение могло бы быть почти комичным, если бы не было так страшно – напротив нее, без чувств, точно так же свесился со стула медиум.*
Ни он, ни его посетительница не увидели вспышки, ярко осветившей комнату.
***
Фотографический аппарат Григория Менделя, с которым он неустанно подкарауливал свою жертву, сегодня оказался при нем, к его полному торжеству. Но более одной фотографии сделать не удалось. Фантом, произведенный Василием, не вынес света* и разрушился почти мгновенно. Он распался, как сахарная башня или гипсовая статуя: ввалился нос, лоб, потом он переломился посредине и обвалился на пол.
А потом словно растаял.
Василий Морозов еще несколько мгновений был в том же, казалось, полумертвом состоянии, потом одна рука его шевельнулась. Он открыл полные недоумения глаза и приподнялся.
– Что случилось?
Серафима Афанасьевна все так же лежала напротив него в кресле.
– Мадам!..
Василий хотел встать, но колени задрожали. Он чувствовал себя так, точно получил сотрясение всего организма.
И тут Серафима Афанасьевна очнулась. Она вскрикнула и вжалась в кресло при виде Василия, который сделал к ней движение.