Трапеция
Шрифт:
карьеру, не дав ей толком начаться? У меня самого сын примерно этого возраста.
Губы Марио дрогнули.
– Не боишься за сына? При моей-то предполагаемой безнравственности?
Лионель засмеялся было, однако толкового смеха не получилось.
– Брось, Мэтт. Ты приличный человек, Тони другого бы не вырастил. Но если ты
любишь паренька, если тебя заботит его будущее, отпусти его, дай ему шанс
выйти из списка.
–
– Многие, Мэтт. Старр тоже, но я могу поговорить с ним. И, если ты останешься
один, люди просто решат, что Вэйленд – лжец, и мысли у него такие же грязные, как и рот.
Марио смотрел на Лионеля, и несколько секунд лицо его было совершенно
открытым.
– Я… я пообещал ему, что мы останемся вместе. Он доверяет мне.
– Подумай головой, Мэтт, – озабоченно сказал Лионель. – Я все равно не смогу
его взять, в этом вопросе политика Старра очень жесткая. Тем, кому нет
двадцати одного, в воздушных номерах не место. Если ты небезразличен
пареньку, он не будет тебя держать. Иди домой, поговори с ним, постарайся
убедить его, что так будет лучше для вас обоих. Я хочу взять тебя, мне нужен
партнер, мне больно видеть, как ты рушишь собственную жизнь. В память о
Папаше Тони я хочу видеть, как имя Сантелли выйдет из этой истории, не
слишком замаравшись.
Несколько минут Марио сидел неподвижно. Вид у него был невозмутимый, но
внутри звучал другой голос, теперь навеки умолкший.
Мэтти, ты должен кое-что пообещать. Обещай, что больше никогда не напьешься и
не преступишь закон. Когда ты попадаешь в неприятности, то бросаешь тень на
всех нас, на всю семью.
На этот раз он не был пьян, но с таким же успехом мог бы и напиться. Он был сам
во всем виноват, движимый какой-то ослепляющей агонией, затмившей
осторожность.
– Подумай, Мэтт, – настаивал Лионель.
В глазах его мерцало нечто, до боли похожее на жалость.
– Поговори с пареньком, обдумай все как следует и позвони мне. Только не тяни
слишком долго. Рэнди хочет, чтобы все контракты были подписаны до первого
апреля, а нам надо притереться друг к другу, если ты собираешься делать
тройное.
Но у Марио перед глазами стояла другая картина. Томми в раздевалке, униженный, уткнувшийся лицом в грязь, шепчущий отвратительное слово, предававшее все, что между ними было. Хуже, чем насилие. Хуже, чем все, что
мог бы сказать любой, узнавший о совращении ребенка.
И мне предлагают это сделать!
– Погоди, – сказал он, вскидывая голову. – Мне не надо ничего обдумывать.
Лестница
– Открыто! – отозвался Марио изнутри. – Заходи.
Комната была обставлена аккуратно и скудно, на столе до сих пор стояли чашки
из-под кофе, оставшиеся с позднего завтрака. День угасал, но Марио не включал
свет.
– Ты сегодня рано, – заметил Томми, дернув шнурок светильника. – Я думал, ты
вернешься поздно вечером, но заметил машину на улице.
– Ты звонил домой?
– Разговаривал с Люсией. Сказал, что ты поехал на зимнюю квартиру
попробовать договориться с Лионелем насчет работы на весну… все правильно, да? Она хотела, чтобы мы пришли на ужин, но я сказал, что мне надо встретить
тебя на случай, если ты что-нибудь уладил.
Томми повесил куртку в узкий шкаф.
– Встретил Кено в кофейном магазине. Он меня подвез.
– Что говорил?
– Ничего особенного. Спросил, почему тебя со мной нет. Как обычно. В смысле, болтал он много, но сказал мало, понимаешь?
– Почему он не заскочил поздороваться?
– Я не был уверен, что ты дома, – ответил Томми, – а мне с ним разговаривать не о
чем.
– Тебе не нравится Эдди?
– Он ничего. По крайней мере лучше большинства этих придурков, которые здесь
ошиваются. Он хотя бы не пытается меня снять.
– Ты купил кроссовки?
– Угу. Отдал три пятьдесят… нормально?
– Конечно, если они подходят. Черные или синие?
– Черные, – Томми выставил ногу. – Того же размера, что и две предыдущие пары.
Кажется, я уже не расту.
– Ну и прекрасно. Для вольтижера твоего роста вполне достаточно. Слушай, Томми, парни действительно тебя беспокоят?
– Да нет, я в состоянии с ними справиться.
– Я предупреждал, что тебя ожидает, если со мной свяжешься.
Томми повернулся.
– Я могу о себе позаботиться. Во всяком случае, они понимают, что если я говорю:
«Нет, спасибо», то именно это я и имею в виду. Просто я им не очень нравлюсь, а
они не особо нравятся мне. По-моему, ты очень правильно сделал, что прекратил
шататься по городу в компании этих… этих…
– Почему ты так боишься этого слова, Томми?
– Ладно, ладно, геев, – выпалил Томми, – раз уж ты так горишь желанием это
услышать. Если тебе так нравится слушать, как я это произношу.
– Я просто не хочу, чтобы ты сам себя дурачил. Раз уж ты не против быть… – он