Трапеция
Шрифт:
вымысел, как моя история, но это совершенно другой вымысел и другая история.
Заимствуя для своих персонажей широко известные происшествия из цирковой
жизни, я делала это исключительно ради драматического эффекта, без всяких
намерений провести параллели между своими героями и реальными людьми.
Если некоторые из этих эпизодов существовали лишь в газетах или в слишком
живом воображении репортеров, у меня есть проверенное временем оправдание:
«Даже если этого никогда
случиться». Или, другими словами, Senon 'e vero, 'e bentrovata, то есть, «Если даже
это и не правда, то придумано хорошо».
Действие данной книги происходит в сороковых-пятидесятых годах двадцатого
века. Некоторые высказывания, относящиеся к социальной жизни или
сексуальным предпочтениям, в настоящее время могут считаться
неприемлемыми. Настоятельно прошу читателей не путать суждения
персонажей с мнением автора.
Мэрион Зиммер Брэдли
КНИГА ПЕРВАЯ
Вольтижер (1944-1947)
Весь ужас и весь восторг этой фантастической игры доступен лишь тем, кто
вкладывает в нее талант, неустанными тренировками превращенный в
великолепное умение, железную силу воли и большой ум в сочетании с тончайшей
чувствительностью, которая столь часто его сопровождает. С этими людьми порой
происходит страшная и глубокая перемена; игра становится жизнью. Они
понимают, о чем говорил Карл Валленда, вернувшись на проволоку после
трагического падения, унесшего жизни двоих участников его труппы и
оставившего третьего инвалидом. «Жизнь только на проволоке, все остальное –
просто ожидание».
Стерлинг Мосс/Кен Перди
Главы 1,2
Годы спустя, когда Томми Зейна спросили о самых ранних его воспоминаниях, он
не колебался ни минуты. Сожжение большого купола в цирке Ламбета. Это шоу
уж конечно не было величайшим в мире. Насколько Томми знал, Ламбет был
самым маленьким из странствующих цирков – они давали представления в
деревеньках и пригородах по Среднему Западу. Шоу под куполом Ламбета
Томми практически не помнил: он был таким крошечным, что его не только на
манеж, даже на репетиции не пускали – из боязни, что кто-нибудь на него
наступит.
Позже Томми узнал, что дело было в 1935-ом году, когда купол так истрепался, что где-то в Оклахоме Джим Ламбет решил устроить из него костер. Народу
собралось много: в дни Депрессии билет стоил четвертак, и не каждый фермер
мог столько наскрести. Однако Томми помнил только, как сидел на плечах у отца
и смотрел
догорел, Томми расплакался и не смог объяснить почему.
– Перевозбудился, – решил отец и унес его спать в семейный трейлер.
Это было ранним вечером, а позже, проснувшись, Томми услышал знакомые
мелодии и голос Большого Джима Ламбета, как всегда заглушающий музыку.
Тугой узел в груди рассосался. Томми уснул счастливый, зная, что с цирком все в
порядке. Поглядев на горящий купол, он решил, что и представлениям пришел
конец.
Тем летом ему было пять. Они выступали под открытым небом: на ярмарочных
площадях, стадионах, в парках и на пустырях. Зимы казались ненастоящими. Все
детство Томми лелеял фантазию, что осенью артисты выключают реальный мир
и живут, как звери в зоопарке, прикованные к одному месту, пока не придет
время вновь отправляться в дорогу и вести обычную жизнь. Иногда он гадал, выключают ли на зиму и зрителей.
Конец таким мыслям пришел уже в военное время. Томми исполнилось
четырнадцать, и он начал понимать, что для посторонних людей именно его мир
кажется иллюзией, фальшивкой, чем-то искусственным.
Стоя на песке манежа, Томми поглядывал на отблески солнца на аппарате и
ждал, пока Летающие Сантелли управятся с утренней разминкой.
В сорока футах над ним, в переплетении тросов и трапеций, трое Сантелли –
ловитор Анжело и двое вольтижеров, Марио и Папаша Тони, – заканчивали
репетицию. Когда Марио прыгнул на мостик, Томми позвал:
– Я был с папой в городе. Тебе письмо.
– Откуда? – прокричал Марио.
Вытащив конверт, Томми изучил марки.
– Сан-Франциско.
– Неси сюда!
Томми сбросил грязные теннисные туфли и обезьянкой вскарабкался по
лестнице. Тем летом он был невысоким крепким подростком, гибким и хорошо
сложенным, с удивительно широкими для своего возраста плечами. Миновав
место, где узкая веревочная лестница огибала туго натянутую страховочную
сетку, Томми добрался, наконец, до мостика – платформы, достаточно широкой, чтобы вместить двоих-троих человек.
Марио Сантелли (Томми всегда думал о нем, как о Марио Сантелли, хотя давно
знал, что это псевдоним) одной рукой держался за стропу, а другой вытирал
платком мокрый лоб.
– Садись, – сказал он, взяв письмо. – Может, еще назад его понесешь.
На другом конце аппарата Анжело – малорослый, крепко сбитый кудрявый
мужчина лет тридцати с небольшим – подтянулся, уселся в трапецию и принялся