Трапеция
Шрифт:
– Хорошо, Везунчик. Ты первый. Жди моего сигнала.
Руки Стеллы, подающие ему трапецию – крепкие, уверенные, больше не
дрожащие. Обхватить перекладину, сорваться в долгий плавный кач, напряжение в плечах, перевернуться, обратный кач, нырнуть, захватывающее
чувство свободного полета, руки Джонни. Снова полет, от которого захватывает
дух, волнение, перекладина под пальцами, прыжок… легкий стук от приземления
на мостик. Стелла – стройная и прямая, как стрела, летящая,
Марио. Плавная совершенная линия его тела. У Томми снова напряглись плечи –
какую-то секунду он не мог бы сказать, в чьи руки летит Марио – Джонни или его.
Слияние, полет, Марио и Стелла проносятся друг мимо друга, как птицы.
Томми сам был словно в полусне и одновременно сосредоточен, как никогда.
Тело Стеллы рядом было гладкое, твердое и как бы обезличенное, но в то же
время Томми чувствовал ее так остро, что это было сродни сексуальному
желанию. Мимолетный взгляд Марио. Он снова в воздухе. Выверенный, бесконечный полет вне времени…
А потом все закончилось, и они один за другим нырнули в сетку и поклонились.
Томми пришел в себя, поеживаясь и дрожа. Он знал, что на экране полет
продолжается и продолжается – вечный, изумительный – но для них все
завершилось. Клео Фортунати подошла и заговорила с ним, и он вежливо
ответил, так и не поняв, что именно она сказала. Марио встал рядом, их руки на
мгновение соприкоснулись. Джонни, смертельно бледный, принимал
поздравления и отвечал на вопросы. Стелла тоже выглядела очень бледной и
маленькой, но все-таки выше Клео, которая подошла к ней, крепко обняла и
сказала что-то такое, от чего Стелла вспыхнула, как ребенок от похвалы.
В фокусе зрения появился Барт Ридер. Вежливо улыбнувшись, он обменялся с
Томми сухим рукопожатием и сделал положенные формальные комплименты. А
потом быстро заговорщицки улыбнулся и шепнул: «Завтра я скажу тебе, что на
самом деле думаю по этому поводу». Затем он пожал руку Марио, и репортеры
сделали их совместный снимок. Но даже это не согнало с лица Марио ликующую
улыбку.
Сейчас с Марио все в порядке. Он там, где должен быть. Там, где мы все должны
быть.
В раздевалке Томми отскреб с лица грим, чувствуя, как стягивает кожу. После
представления для всех – и артистов, и репортеров, и киношников –
организовали прием. Томми влез в строгий темный костюм, который приобрел
специально для этого события – свой первый костюм. Марио протянул ему руку с
обмотанным клейкой лентой запястьем, и в голове Томми всплыло смутное
воспоминание. Оторвав ленту, он обернул покрасневшую кожу бинтом и закрепил
напульсник.
– Для чего вообще
Марио пожал плечами.
– Без понятия. Реклама для Джонни, наверное. Или для фильма о Паррише. Да
какая разница? Там бесплатные напитки.
На приеме к Марио подошла Клео и почти обиженно спросила:
– Почему не было Люсии? Я так хотела ее увидеть.
– Она передавала тебе привет, Клео. Не смогла приехать, потому что пообещала
сводить Тессу на пасхальную утреню.
В вечернем платье с глубоким вырезом Клео выглядела почти незнакомой. На
губах ее заиграла мягкая улыбка.
– Так я и знала. Лу никогда сюда не приедет. Но после того, что она для меня
сделала, я ей все прощу.
– А что она сделала, Клео? – спросил Марио.
– Люсия ни разу не навещала меня с тех пор, как перестала летать. Я думала, она
меня ненавидит. Я и сама на нее обижалась: люди всегда нас сравнивали. Меня
никто не замечал… все вечно говорили: «в великих традициях Люсии Сантелли».
Что бы я ни делала, я чувствовала себя только тенью, подражанием. И когда она
упала, я решила, что она ненавидит меня, потому что я летаю, а она не может…
Томми слушал с беспокойством и странным растущим пониманием. Клео была
величайшей звездой цирка, возможно, величайшей женщиной в истории
воздушного полета. И все-таки чувствовала себя второсортной. Она всегда
оставалась в тени Люсии, как и Марио знал, что может хоть из кожи выпрыгнуть, но никогда не сравнится с тем, что сделал Барни Парриш. Мог ли и сам Парриш
ощущать нечто подобное? Опасаться, что никогда не достигнет своего
внутреннего идеала? Происходило ли такое со всеми?
– Я была парализована, не могла двигаться. А когда очнулась, увидела Люсию у
своей постели. Она все эти годы не могла выбраться в Анахайм, чтобы
повидаться со мной, а сейчас прилетела в Бостон. Мэтт, она не отходила от меня
ни на минуту. Я не хотела жить. Я думала, что раз больше не могу летать, лучше
мне сдаться и умереть. А Люсия все говорила, что ее тоже не чаяли увидеть
живой. Стыдила меня, кормила, мыла, оставалась со мной по ночам, когда у
сиделок не было времени. Если бы не Лу, не знаю, где бы я сейчас была.
Марио выглядел пораженным.
– Люсия? Люсия все это делала?
– Мэтт, она ухаживала за мной, как родная мать. Только благодаря ей я жива. В
тот день, когда доктора объявили, что скоро я буду ходить, она пришла и
сказала, что больше мне не нужна. Поцеловала меня на прощание и вернулась в
Калифорнию. С тех пор я ее не видела и не уверена, что хочу увидеть.