Траурный марш по селенью Ранкас
Шрифт:
Теперь в деревнях не спали. В тот вечер прибыла из Ранкаса последняя телега – то был продавец смоквы, уже три дня как застрявший в этих краях. Он сообщил: «Люди, Ограде нашей пампы мало. Она идет по всей земле. Целые округа жрет. В других деревнях нечего пить и есть. Дорога в Уануко перерезана, я сам видел. А торговец, которому я отдал смокву, когда она подгнила, сказал, что за Уаракой скопились сотни машин. Люди мрут, а товары гниют».
Через три дня началось великое смятенье.
Всю неделю творилось недоброе. Дон Теодоро Сантьяго обнаружил, что вода в Янамате вся в дырочках. В Хунине корова опоросилась девятиногим свиненком. В Вилья-де-Паско вспороли барана, и из брюха выскочила мышь. Да, знаки были, но никто не хотел их видеть, хотя в самый канун беспокоились псы – кто-то им сообщил, что мир огораживают. Кто-то сказал: бегите, мол, пока есть время. И деревья всполошились. Я сам их не видел, тут деревьев нет, а вот в Уариаке, на километр ниже, эвкалипты как с ума сошли. Ветра не было, в том-то и дело. Воздух дремал, а ивы вдруг забились в припадке –
Глава тринадцатая
о несказанных удачах судьи Монтенегро
Скотокрад не угадал мыслей Чакона, сколько ни барахтался в черных озерах, сна. Чакон презирал ночи, а против того, кто не спит, сновидец бессилен. Трижды плутал Скотокрад в колючих зарослях снов, трижды закрывал перед ним Чакон двери своей бессонницы, и, утомившись неудачей, он пошел по деревням. Притворившись, что покупает скот, Скотокрад объезжал деревни и созывал верных людей. А собрать их нелегко – четыреста человек кичатся свойством с судьей; в округе – восемьсот глаз, скользких, как зимние тропы.
Помог ему случай. Как-то утром донья Хосефина де ла Торре, директриса женской школы, решила по вдохновенью купить большой глобус. «Пускай попутешествуют», – сказала предводительница местных сплетниц и принялась устраивать благотворительный базар. Люди хотели, чтобы их дочки побывали в чужих краях, а главное, чтобы Хосефина (для близких – Фина) не ославила их повсюду, и потому поддержали ее. После полутора десятков совещаний, давших отдохновение всем грешникам, донья Хосефина объявила такую программу, что все просто ахнули. Программа эта, совершенно умопомрачительная, красовалась на желтой афише, но враги доньи Хосефины говорили, что половина номеров существует лишь в ее воображении. Действительно, номера отличались некоторой символичностью: 1) утренняя зоря; 2) еще одна зоря в честь Славной Жандармерии; 3) всеобщее веселье; 4) водружение знамени; 5) ракеты, шутихи, фейерверки; 6) торжественный завтрак. Однако нельзя отрицать и того, что в программе были развлечения, известные лишь отважным путешественникам: бег в мешках, скользкий шест и факельное шествие. Более того, желая показать, что щедрости ее преград нету, донья Хосефина замыслила две сенсации: распродажу лакомых блюд и лотерею племенных баранов. Она договорилась с хозяйками, что те приготовят угощенье. Животы у здешних нотаблей были не меньше, чем вожделенный глобус, и по одному этому нетрудно заключить, что в Янауанке стряпают на славу, из камня сделают рагу. Хозяйки поделили обязанности – донья Магда де лос Риос, супруга алькальда, взялась приготовить свою несравненную курицу с перцем; жена субпрефекта Валерио – особое жаркое, а донья Сиснерос – пироги с мясом, прославленные тем, что их как-то похвалил сам префект Серро-де-Паско.
Намечался поистине вавилонский пир: поросят фаршировали орехами, варили бульон из бараньих голов, опаленных пеплом, солили, коптили, поджаривали, тушили утятину с рисом по-чиклайски, взбивали пюре по-уанкаински, жарили козлятину, как на севере, и стряпали то арекипское блюдо, которое и епископа введет в грех. Коронным же номером должен был стать украшенный флагом ростбиф, огнедышащий и ароматный вулкан, сооруженный из конфискованного жандармами скота. Запасным развлечением был розыгрыш баранов. Сеньор Сиснерос, директор мужской школы, думал взять скотину у помещиков, но донья Фина в порыве вдохновенья, внесла идею получше: она решила попросить племенных баранов в самом Хунине, в Управлении земледелия и скотоводства. «Что вы! – удивился директор. – Простите, дорогая, кто же обращается в официальное учреждение с общественным делом?» – «Ничего, мне марки не жалко», – отвечала донья Фина и села писать. Как ни удивительно, ответили ей сразу, предлагая двенадцать австралийских баранов, «чтобы способствовать разведению столь ценной породы в Вашей уважаемой провинции». Приближались выборы, и кандидат от Паско, мечтавший снова попасть в сенат, посоветовал Управлению «оказывать народу побольше благодеяний». Но благодеянья благодеяньями, бумаги бумагами, а народ верил туго. Разве не обещали починить мост, построить пункт «Скорой помощи» и электростанцию, снабдить тетрадками и журналами сельские
Скотокрад не различил во сне ни Конокрада, ни Сову, ни Роблеса. Впервые в жизни он заплутался в снах. Ему снилось, что он прибыл в Тамбопампу. По какой-то никому не ведомой причине солнце остановилось и висело на бледном небе. Ночь не шла, день не уходил. Через неделю-другую солнце стало подгнивать. Свет воспалился и теперь капал, как из смрадной раны. Скотокрад еле пробрался сквозь ниточки гнойного света вниз, к хижинам. На камне сидел Конокрад. Он обрадовался живому человеку в такой загробной пустоте. «Куда едешь, брат? – спросил он, не замечая, что гноится небо. – Ты что, не знаешь? Уже Девять! Не знаешь, а? – Он захохотал и крикнул: – Пошли на гору Мурмунья!» – «Пошли», – согласился Скотокрад и похолодел: у Конокрада были великаньи ноги. Конокрад, самый ладный мужчина на всю округу, стоял на каких-то жутких ногах, в три обхвата, ему, Скотокраду, по грудь и с пальцами толщиной в руку. Скотокрад онемел, а Конокрад поторапливал, и– ему удалось проговорить: «Чем болеешь, брат?» Тот снова захохотал, как откупорил бутыль шипучки: «Я не болею, я для дела». Оказывается, предстоят нелегкие бега, и он их выиграет. Лошади, любимые подружки, его предупредили и посоветовали подрастить ноги. Это легко – надо семь ночей продержать ноги в озере. А еще их нужно красить, каждую ночь другим цветом – красным, желтым, зеленым, синим. Да, Конокрада как подменили. От его хохота трескались горы. «Ну, посмотрю я на них! Посмотрю на субпрефекта и на этих, когда мне будут кубок вручать! Кто меня такого обгонит?» – Он извивался от смеха. Скотокрад весь дрожал, просыпаясь. Вышел во. двор, сунул голову в холодную воду и; оседлав в темноте коня, отправился в Пильяо, где жил Полонио Крус.
Когда любопытные увидели, с каким отвращеньем отвергли новоприбывшие бараны убогую травку главной площади, они поняли, что нежные созданья могут происходить лишь из поэтической Австралии. Даже враги доньи Фины – те, кто утверждал, что, прикуси она язык, ее разорвет на месте, – почтительно обнажили головы. Многие двинулись за высокородными баранами к сооруженному для них скромному загону. Золотые зернышки тщеславия горели во всех глазах. Не последних им прислали, если сам судья Монтенегро, завидев их, вынырнул из мудрых раздумий, что случилось с ним прежде лишь однажды, когда некий человек прошел по площади под стражей. Судья вошел во двор и смешался с народом, как простой горожанин. Публика зааплодировала, а он, заложив большие пальцы в проймы жилета и поигрывая остальными на груди, направился к загону. Мальчишки прокладывали ему дорогу, а несмышленые бараны заблеяли.
– Кто продает билеты? – спросил судья.
Донья Хосефина де ла Торре, завидев, как носятся дети, прибежала, тяжко переводя дух.
– Ах, какое счастье! – сказала она. – Сколько вам, дорогой?
– Десять штучек, Финита, – улыбнулся судья и протянул ей хрустящую бумажку в сто солей.
В пятницу, к вечеру, заключенные, любезно предоставленные славной жандармерией, управились с киосками. В субботу учительницы убрали столбы изящными цепями и цветами из разноцветной бумаги.
– Тебе бы надо спуститься в город, – сказал Скотокрад.
Полонию. Крус поднял ногу и поставил ее на камень, чтобы способнее было чесать.
– Зачем это?
– Дело мужское.
– Сказать не можешь?
– Нет.
Полонио сплюнул зеленую слюну.
– Зря это ты. Я против властей не пойду, сидел три раза. Никто мне и попить не поднес. Кто вы такие? Только болтать и умеете. До дела дойдет – побежите.
– Придешь или как?
– А куда?
– В ущелье Кенкаш, в новолунье.
– Приду.
Так невзначай он и решил свою судьбу.
Местные щеголи вынули лучшие наряды. В субботу торговцы, истощили последний запас одеколона. В воскресенье матери заполнили площадь к девяти. Донья Хосефина к тому времени уже час втискивала себя в корсет, купленный в припадке оптимизма. В десять площадь кишела народом. Власти – сам судья, субпрефект Валерио, дон Феликс Сиснерос, директор школы, донья Хосефина, поручик Перальта, директор банка, сержант Кабрера, капрал Минчес – прибыли к одиннадцати. Солнце соответствовало празднику. Власти уселись на красивой эстраде, сколоченной заключенными. В громкоговоритель, взятый напрокат в. Серро-де-Паско, проигрывали пластинки, которые любезно одолжил один коммивояжер. Виктрола разошлась вовсю, а певец равнодушно делился своим горем:
Я любил ее всем сердцем, Весь квартал мою красотку обожал… А сегодня мне сказали: «Белобрысый с нею пожил и сбежал».Наконец сержант Кабрера прервал вальсы, приказал оркестру играть военный марш, а из рупора раздался голос:
«Дамы и господа! Настал долгожданный миг! До нашей сенсационной лотереи остается несколько секунд! Остается пять секунд… четыре… три… две! Идите сюда! В нашем городе – что я, – в округе не бывало таких баранов! Это истинные аристократы, слава мирового скотоводства!»