Траурный марш по селенью Ранкас
Шрифт:
– Трижды ура донье Хосефине! – закричала ревностная ученица. – Гип, гип…
– Ур-р-ра!
Донья Хосефина не смогла сдержаться и всхлипнула. Рупор попросил разрешенья приступить к жеребьевке. Субпрефект Валерио снял шляпу. Мальчик в матроске подошел к жестяному бочонку, который те же заключенные окрасили в национальные цвета. Все затаили дыханье;– От подмышек, не ведающих воды пошей смертоносный дух.
Мальчик сунул руку в отверстие, вынул номер и протянул диктору.
– Сорок восемь! – пропел тот.
Все стали искать счастливца глазами.
– Здесь! – крикнул сдавленным голосом неприятный с виду Эгмидио Лоро.
– Приблизьтесь, – приказала ему
Он подошел. Руки у него вспотели, а лицо и раньше было все в прыщах.
– Поздравляю, – улыбнулась директриса. – Выбирайте барана.
– Какого хотите… – выдохнул Лоро.
И ему вручили поистине мифическое животное.
Скотокрад отпустил поводья, зная, что умная Весна идет верно. Он размышлял. Впервые в жизни не мог он. понять стариков. Теперь в его снах и Водяной, и Огневой, и Ветряной говорили непонятно, словно шерсть жевали. Он решил очиститься, постился и даже к бабам не ходил, но и это не помогло. Старики сообщали о каком-то чужеземце. Вместо лица у него была мясная стенка в черную полоску. Старики вели его по дороге на Чинче, а потом попрятались среди скал. Человек о шести полосках повел по дороге толпу таких же безликих людей. Шли они к Мурмунье. По шепелявой их речи Скотокрад понял, что они не здешние. Он затесался в их ряды. У Мурмуньи им встретился всадник. Он ехал, опустив поводья, и было видно издалека, что он пьян. Скотокрад подошел к нему и в минуту состарился – то был он сам. Он ясно видел свое запачканное мукой лицо и бычью шею, увитую серпантином. Какой же это праздник? Скотокрад не заметил Скотокрада. Хуже того: не видя сновидца, Скотокрад остановился около Скотокрада и стал мочиться серпантином. Скотокрад не струсил – он пытался прочесть надпись на зловещей струе, не смог, соскучился, подошел ближе и разобрал слова: «…карнавал… озеро…беги, беги… пляска мертвых…»
Отогнав мрачные мысли, Скотокрад увидел хижину Сульписии. Старуха, вся в поту, копала землю на краю участка. Он привязал лошадь и подошел к ней.
– Что, мать, в воскресенье работаешь?
– А разве мои дети на праздник, не едят? – Она нежно улыбалась уголком беззубого рта.
– На тайную сходку можешь прийти?
– Прийти-то могу, а обратно вряд ли влезу. – Она отерла лоб. – Болтают там много.
– С тобой Чакон хочет говорить.
В ее глазах сверкнул огонь, который царственней солнца.
– Значит, пришел собирать долги!
– Не знаю, мать.
– Ты все знаешь. Для вас бы я не пошла, вы все болтаете, а для него пойду. Он властям не спустит. – Она наклонилась и отпила из кувшина свежей воды.
Здесь версии расходятся. Одни летописцы утверждают, что, заслышав номер, судья разорвал свой билет, стукнул по столу и заорал: «Обман!» Другие склоняются к тому, что по столу он не стучал; но все сходятся на том, что он провозгласил: «Это ихний родственничек!» – и указал пальцем на Лоро. Все вздрогнули – он сказал правду: разоблаченный Лоро был. зятем четвероюродной племянницы доньи Хосефины. Даже сам счастливец не знал, что его жена (кстати сказать, сбежавшая от него три года назад) находится в столь невесомом родстве с такой
возопила пластинка, оплакивая, судьбу плебея, посмевшего поднять взор на благородную даму. Никакой огонь не очистит его от главного греха – нищеты. Пока певец пытался побороть вековые предрассудки и ханжескую ненависть к любви, дон Эрон совещался с доньей Хосефиной. О чем? Объяснялся ей в своих чувствах? оговаривался о свиданье на речном берегу? Неизвестно. Эти минуты покрыты мраком. Когда дон Эрон и донья Фина обернулись к трибуне, по лицам их нельзя было разгадать эту историческую тайну.
– Какие номера у вас, сеньор? – взволнованно спросил алькальд.
Судья брезгливо протянул билеты, а донья Хосефина, вся красная, – от любовных слов, быть может? – быстро навела порядок.
– Прошу! – приказала она.
Глашатай судьбы в матроске повернул жестяной бочонок – влюбленные пары тем временем пообжимались немного – и, вынув номер, протянул его директрисе.
– Тринадцать, – пропела она.
– У кого тринадцать? – спросил дон Эрон.
– У меня, – скромно признался судья Монтенегро.
Эрмихио Арутинго подошел к дверям загона, и ему вручили гордого австралийца. Судья не испугался чертовой дюжины, и она в благодарность принесла ему счастье. Семерка – любимое число лошадников – подарила ему второго красавца, а тридцать четыре, цифра увесистая и солидная, – единственного барана с черным пятном. Ноль, вершина индийской мудрости, наколдовал ему четвертого, поистине великолепного (который, однако, умер через несколько дней); шестьдесят шесть – пятого. У людей просто слюнки текли. Толпе нелегко вести себя тихо, но тут никто не шелохнулся. Магнит невиданной удачи оттянул людей от киосков, и даже бывалые ротозеи глазам своим не верили.
– Вот это да!
– Везет, что называется!
– Уж бог даст, так даст!
– А номера-то несчастливые…
– Шестьдесят, – пела Хосефина.
– У меня! – отвечала, сияя, донья Пепита.
– На руку вам играем! – пошутил субпрефект.
– Одного съедим, – утешил его судья и обернулся к Хосефине. – Ну, хватит, Финита, я лучше пойду!
– Нет, нет, нет! – заволновалась директриса. – Вы нас совсем не жалеете! Как же мы без нашего милого гостя?
– Что ж, останусь, Финита!
Девяносто – число неясное – принесло ему девятого барана, а шестьдесят девять (которое всегда смешит шулеров) – десятого. Люди в себя прийти не могли. Громкоговоритель пел танго, объяснявшее, что с роком бороться не стоит.
Но против судьбы не пойдешь, —жаловался несравненный Карлитос Гардель.
Глава четырнадцатая
о том, как скотина в Ранкасе болела загадочной болезнью