Травяное гнездо
Шрифт:
Уже с любопытством не с журналистским, а литературным наблюдала за жителями деревни. Удивительно, насколько в них было меньше хитрости, увертливости, в их некоторой простоте сквозила несвойственная городским жителям необузданность.
Как все-таки многолика наша страна, даже если объедешь ее всю, вряд ли до конца постигнешь. Вот и получается, тут главное – не говорить, а человека увидеть.
– Никогда бы я не смог убить – думал и думал я каждый день. Так кто тогда убил? Кто убил?! Все убивали. Одни трупы вокруг.
Страшно, страшно здесь
Я встала и еще раз проверила: заперта ли входная дверь. Уже невозможно было сосчитать, который раз за ночь.
Ведь Ваня пьян, от него помощи не жди. Чего я сегодня заладила: Ваня, да Ваня?
Мир переломился надвое: на сон и явь, но не всегда можно было отделить одно от другого. Меня мучили бессонница и кошмарные сны. Только неясно, что хуже.
Все-таки бессонница. Ведь когда я не спала, то слышала, как в доме скребутся.
Нет, кошмарные сны. В них мертвецы сменялись пациентами, над которыми не в больнице, а в комнате, похожей на больничную палату, издевались. В стужу раздевали догола, били и резали, а потом пристреливали, как собак. И выли больные дико, но не молили о помощи. Почему-то никогда не молили о помощи?
За окном моросил дождь. А дергались ноги. Шалили нервы.
Казалось, что все бессмысленно, будто с каждым днем я становилась дальше от заветного – цели, с которой приехала в деревню.
Что стало с Борисом Романовичем, куда он делся? Если он сбежал, то каждый день промедления отделяет меня от него на сотни километров.
Неужели Нюра подожгла церковь? Конечно, истории могут быть не связаны, только почему так много совпадений?
Что-то мелькнуло за окном.
Только этого не хватало!
Воображение вмиг воссоздало всех злых духов и призраков, о которых меньше всего хотелось думать. Мертвые лица в цветах, листве, грязи. Матовые тела в болотах. Искореженные больные.
Нужно было собраться и выйти из дома, спастись от галлюцинаций в доме Ивана. Лишь это сулило безопасность.
В окно заскреблись. Я обернулась. Там никого не было, или мне так показалось, потому что мир провалился в пустое небо. В городе не бывает такого неба, оно усмиряется фонарями и миллионами отражателей: машинами, витринами, рекламными стендами.
Мне нужно было решить: пробираться к Ивану через хищную темноту или затаиться в доме.
Поскреблись снова.
Я выбежала на улицу. Ночь нависла ужасная: мокрая, туманная, скользкая. Тень появлялась то в одной, то в другой стороне.
Казалось, что я выучила местность наизусть, но тьма изменила все вокруг, прикрыла деревья и траву, спрятала кусты и знакомые камни. Я панически хваталась за грудь, безумно всматривалась, ничего не видя. Нельзя было останавливаться и прислушиваться, потому что все равно ничего не разберешь, только позволишь страшному наброситься на тебя.
Когда
Я постучала в ворота, звук раздавался глухо. Бум. Бум. Бам. Бам.
– Иван! Иван! Открой!
Боже, пусть он услышит!
– Что случилось? – Иван показался в окне.
– За мной кто-то гонится!
Жалась к воротам, желая протиснуться сквозь них. Зажмурилась или потеряла сознание. Скользнула ему в руки. Под руку.
– Кто это был? – спросил Иван.
– Я не знаю. За мной следят. В последнее время за мной все чаще кто-то следит.
– Ты уверена, что ничего не надумываешь?
Потом «не надумываешь» перешло в два «не надумываешь», лекцию о паранойе и какие-то сексистские ответвления. В любой другой день я бы принялась возмущаться, но сейчас меня волновало другое.
То, что за мной следят! Не могут галлюцинации быть настолько реальными. Иногда в окне я вижу то зеленые, то красные огни, точно глаза чьи-то. После нескольких секунд колебаний я обычно подхожу к окну и, не выглядывая наружу, прижимаясь к стене, задергиваю занавеску. Вряд ли занавеска спасет, если снаружи окажется призрак, но что еще остается делать? Только смотреть на занавешенное окно и надеяться, что там нет глаз.
Почему я опять не заговорила о духах? Иван ведь наверняка подумал, что я страшусь людей. Видимо, боюсь, что озвучь я такое вслух, придется окончательно поверить в свое безнадежное положение.
*
Продолжая прошлую тему, что не среда во всем виновата, но и люди многое предпринимают, чтобы сегодня было так, как есть, расскажу еще одну показательную историю.
Моя племянница родилась с искривленной ножкой, но она совершенно не осознавала своего несчастья лет до пяти. Ей неясны были слова «инвалид», «калека», коими ее постоянно «одаряли», ни сочувственные взгляды взрослых. Она играла и бегала вместе с другими детьми, не придавая значения тому, что всегда оказывалась проигравшей или последней.
Она задумалась о своем некотором отличии ровно перед школой, когда мать сказала ей, что та не пойдет в обычную школу. Именно тогда племянница стала понимать, что есть обычные дети и есть она.
Учительница приходила к ней домой, делала с ней уроки, и с каждым годом моя племянница становилась все более отстраненной и замкнутой. Спустя еще какое-то время мать решила: раз девочка не ходит в школу, то и на улицу ей не стоит выходить. Ведь дети будут смеяться над ее ребенком и искривленной ножкой. Конечно, мать поступала так не со зла, скорее, наоборот, она хотела уберечь дочь, совершенно забывая о том, что девочке нужно общаться с ровесниками. Да, дети будут смеяться, обижать, но даже над здоровыми детьми измываются, к сожалению, это неизбежно. Но ведь найдутся и другие, кто не будет обращать внимание на ножку, кому намного важнее, какой она человек.