Тренировочный день 3
Шрифт:
— Гоги Барамович! — говорит Виктор: — слушай будь другом, развези моих учениц по домам, а? Пешком мы будем час мотыляться а то и два. А им завтра в школу.
— Что? Так эти девушки — школьницы? Современное поколение акселератов… — бормочет Гоги и откашливается: — конечно отвезу. Давайте все в машину. Витька с Айгуль на заднее сиденье, а школьниц я в клетку посажу. Для так сказать осознания, чтобы не гуляли по ночам…
— Очень педагогично. — кивает Виктор: — а может у вас в отделении еще и камера свободная есть?
— Камеры всегда есть. — авторитетно заявляет Гоги Барамович: — но
— Вот спасибо, Гоги Барамович, выручил! — радуется Виктор: — девочки! Забирайтесь в машину!
— Виктор Борисович! Я в клетку не полезу!
— Терехова заткнись и полезай!
— Виктор Борисович! А Баринова дерется!
— В самом деле может все же их в салон посадить. — сомневается Айгуля: — а мы с тобой можем и пешком пройтись…
— Товарищ милиционер, не отпускайте их одних! У него Ирия Гай есть, а он с… этой!
— Весело живете, Витька-джан. — качает головой Гоги: — не позавидуешь…
Глава 13
Глава 13
Главки с булавку
Недалеко за городом, за его растущими окраинами — находились песчаные карьеры, откуда в свое время брали песок и щебень для большой стройки Комбината. С тех пор прошло много лет и песчаные склоны карьеров заросли редкой растительностью, а кое-какие из карьеров даже заполнились водой, образовав рукотворные водоемы. Купаться на карьерах было, конечно, запрещено, даже табличка такая где-то стояла, но когда мальчишки таких предупреждений слушались?
На песчаном склоне одного из оврагов сидели двое и что-то сосредоточено мастерили на коленке, ведя неторопливую беседу.
— Зуб шатается. — говорит Володя Лермонтович и запускает пальцы в рот, ощупывая шатающийся зуб: — неудобно во рту как-то…
— Давай мы его ниткой рванем? — предлагает его закадычный друг, Никита Тепляков: — как в книге — привяжем к дверной ручке в классе и подождем, когда физрук придет. У него руки сильные, он тебе враз зуб выдернет.
— Не дам я себя к дверной ручке привязывать. — отвечает Володя и убирает руки, вытирает их об штанину: — ты, Никитос, лучше не болтай языком попусту, а работай. Измельчай все как следует.
— Да я вроде измельчил. — отвечает Никита и отстраняется, давая Володе оценить результаты его трудов. Володя наклоняется, изучая смятый листок в клеточку, вырванный из тетради. На листочке были сложены кусочки прозрачной целлулоидной линейки, так называемой «Командирской» линейки, с трафаретами прямоугольников и ромбов, с транспортиром и углами, а еще с силуэтом самолета. Такой линейкой было удобно рисовать в тетради карты сражений, воображая себя генералом, склонившимся над картой перед решающей битвой. Однако у этой линейки была еще одна важная функция, будучи подожженной она очень быстро горела и нещадно дымила. Самое то для дымовухи.
— Слишком крупные куски. — заявляет Володя и тычет пальцев в обломок линейки с куском
— Ладно, сейчас сделаю. — отвечает Никита, начиная ломать обломки «Командирской» на еще более мелкие части: — жалко, что у нас теннисного мячика нет, они тоже дымят будь здоров и горят ого как!
— Дюша сказал, что селитру достать может. — замечает Володя: — самую настоящую! Если с дымным порохом смешать, то кааак рванет потом!
— Дюша звездит как дышит. — Никита заканчивает разламывать линейку и снова собирает все в вырванный из тетрадки листочек бумаги в клетку: — в прошлый раз он нам свистел будто тетю Катю из продуктового в кладовке трахнул, помнишь?
— Да не свистел он! Он правда ее трахнул! И не в кладовке, а в подсобном помещении. Там еще ящики деревянные стоят, он же говорил, что прямо на ящиках ее и оттарабанил! Юбку задрал и к стенке прижал!
— Да твой Дюша свистит как дышит! Тетя Катя взрослая совсем, ей сколько уже? Двадцать восемь наверное? Кому твой Дюша сдался, трахаться с ним на ящиках… — сопит Володя, счищая серные головки от спичек и утрамбовывая их в пустой стержень от шариковой ручки.
— Ну не знаю… помнишь ребята за гаражами рассказывали, как тетя Катя к какому-то из них приставала? Ну типа звала в подсобку, шоколадные конфеты предлагала? — Никита смял листок с обломками линейки и принялся обертывать его в фольгу. Володя тем временем достал перочинный ножик и обрезал стержень от шариковой ручки, сделав его покороче. Забил остатки серных головок от спичек и полюбовался на дело своих рук.
— Мне тетя Катя не нравилась никогда. — невпопад говорит он, доставая новый коробок спичек: — о, снова Балабановские с зелеными головками…
— Балабановские… Если тетя Катя тебе не нравится… то кто тебе нравится? Инка Коломиец? Или Нарышкина?
— Да не нравится мне Нарышкина! — Володя ерзает, устраиваясь поудобнее на песчаном склоне: — еще и имя такое… Елизавета. Как будто товарищ Сухов ей письмо пишет.
— Ага. — кивает Никита: — душа моя рвется к вам, ненаглядная Елизавета Матвеевна как журавль в небо, однако же случилась у нас небольшая заминка… эх, мне бы наган как у товарища Сухова! Или даже маузер! В прошлый раз с Поповичем в тире круто постреляли, я аж две девятки выбил! Пистолет такой тяжелый…
— Я с дедом на охоту ходил, он мне дал из ружья бахнуть. — говорит Володя, забивая стержень зелеными серными головками: — знаешь как потом в ушах звенело? Два дня ничего правым ухом не слышал. Только звук такой — иииии, как будто комар постоянно над ухом жужжит.
— Ого. — проникается уважением Никита: — правда, что ли?! И как? Отдача была?
— Как-как. Каком кверху. В плечо садануло, синяк был вот такенный. — отвечает Володя и поднимает срезанный стержень, забитый серой: — все, фитиль готов, давай сюда дымовуху. — он забирает шарик из фольги у Никиты и вставляет стержень. Сминает фольгу, перочинным ножиком проделывает несколько отверстий. Отстраняется и критически оглядывает свою работу с разных сторон.