Тренировочный день 3
Шрифт:
— Кого-то напоминает. — бурчит себе под нос Инна и встретив выразительный взгляд Оксаны — поднимает руки, сдаваясь, мол — молчу-молчу. Оксана шикает на нее еще раз — для пущей важности, а Яна продолжает читать стихотворение на память:
С таким молодцом мне не надо
Бояться судьбы перемен.
Я буду и бедности рада, —
Лишь был бы со мною Тэм Глен.
Богач мне кивает: «Плутовка!..»
Ну что тебе, старый ты хрен?
Небось ты не спляшешь так ловко,
Как пляшет под скрипки
Мне мать говорила сердито:
— Мужских опасайся измен.
Повесе скорей откажи ты! —
Но разве изменит Тэм Глен?
Сулит за отказ мне сто марок
Отец, да не знает он цен!
Сто марок — богатый подарок,
Но много дороже Тэм Глен!
Я в день Валентина гадала.
О как же мой жребий блажен!
Три раза я жребий кидала,
И вышло три раза: Тэм Глен.
Под праздник осенний я тоже
Гадала. И вижу: вдоль стен
Идет — до чего же похожий! —
В штанах своих серых Тэм Глен.
Кто ж, тетя, возьмет меня замуж?
Ты мне погадай, а взамен
Я черную курицу дам уж,
Но только скажи, что Тэм Глен!
— торжествующе заканчивает Яна и осматривает всех окружающих, обведя их взглядом, словно певец в оперном театре после выдающейся арии, ожидающий неминуемых оваций.
— Браво! Брависсимо! — хлопает в ладоши Инна: — наша Барыня снова подколола Боярыню знанием классической литературы! Стихотворение о нездоровой фиксации на объекте своей страсти и жизни в иллюзиях.
— Дурацкие стишки шотландцы придумали. — говорит Лиза: — а мне они сразу не понравились, вон как с бедными пиктами обошлись — «погнали бедных пиктов к скалистым берегам».
— На вересковом поле, на поле боевом лежал живой на мертвом и мертвый на живом! — декламирует Оксана: — а у меня идея есть! Будем в Молодую Гвардию играть! Значит так, Лиза и Инна будут фашистами, а я с Барыней — молодогвардейцы!
— Чего это мы фашисты? — обижается Лиза Нарышкина: — я даже не похожа. Если кто и похож, так это Лиля Берштейн, она ж с Калининграда. Точно немка. Ее в черную форму обрядить и повязку со свастикой — и все. Чистокровная арийка, характер твердый, нордический. Хотя какой у нее твердый нордический… у нее взбалмошный и хаотический…
— Лизавета, Боярыня ты моя. — говорит Инна: — ты суть игры упускаешь. Если мы фашисты, то это означает только одно. Что мы с тобой этих юных и отчаянных девушек-пионерок сейчас пытать будем. Начнем с щекотки. Яна у тебя перья есть? Или кисточки для рисования? С беличьим мехом…
— Эй! Погодите! — Яна поднимает руки вверх: — я вовсе не партизанка! Я и не знаю ничего!
— Йа-йа. — понимающе кивает Инна, вставая позади нее и положив свои ладони ей на плечи: — так фсе коворят, фсе партизанен коворят — ми есть непричастны и лояльны! Только штандартенфюрер Инна может фыфести фас на чистый вода. Сперва мы свяжем фас пионерскими галстуками а потом разденем и я отдам фас на потеху своей зондеркоманде по имени Лисафета! Лисафета! Будем шекотать фаши подмышки и фыфедывать Большой Военный Тайна!
— Ай! Да не знаю я никакой Тайны! Ни большой, ни маленькой!
— Зачем упорстфофать,
— Инна! Хватит меня лапать! Щекотно же!
— Лисафета, а ты чего сидеть и глядеть? Помогай! Таак, сейчас мы тебе руки свяжем…
— Мне вот интересно. — говорит Оксана Терехова, глядя как девочки споро привязывают брыкающуюся и хохочущую Яну к стулу: — это всегда так? Ведь с первого взгляда ясно кто тут в нашем партизанском отряде мозг и голова, а кто… просто грудь. И нет все равно все бегут Баринову пытать, вот просто из любви к искусству. У меня такое впечатление что молочные железы вообще самая важная штука в жизни. И не только для мальчишек.
— А ты не расслабляйся, Терехова, сейчас зондеркоманда закончит с Бариновой и по твою душу кованые сапоги затопают. — поднимает голову Инна, сдувая с лица упавший локон: — думаешь легко такую кобылу как она вязать? Да прекрати ты брыкаться!
— Девочки, хватит! Щекотно!
— Все, — выпрямляется Нарышкина и бросает взгляд на Оксану: — думаю, что начнем мы все же с этой наглой партизанки. Ясно же что та что с большими сиськами — просто исполнитель. Она заманивает наших солдат своими бидонами и отвращает их от любви к рейху и фюреру. Но главный мозг всех операций советских партизан в нашем районе — эта маленькая и серая девочка, неприметная как мышка, но очень и очень умная. Инна!
— Эй! — возмущается Яна: — чего вы всегда на мои… на меня! Я не просила себе вот такое! И развяжите меня уже! У меня нос чешется!
— Помолчи, Баринова, мы тебя чуть позже насиловать будем. Сейчас главное блюдо сейчас — эта матерая партизанка-диверсант. — Лиза тычет пальцем в Оксану: — Майор Терехова, вы признаетесь, что вели подрывную работу внутри гестапо? За вами волочится парашют, на голове шапка-ушанка с красной звездой, в руках ППШ, а из кармана точит красная обложка партбилета! Инна! Взять ее!
— Яволь, мой фюрер! — и после короткой возни девочки падают на пол вместе со стулом, хохоча во все горло.
— Наверное правильно что меня к стулу привязали. — говорит Яна, глядя на то, как девчонки валяются на полу в кухне и смеются: — такой дурдом.
— Дефочка не хочет фыдать сфой Великий Тайна? Дефочка будет защекотана! Или защекочена? А! — поднимает палец лежащая на полу Инна: — будет подфергнута процедуре щекотания! Третья степень допроса! Лиза, держи ей руки!
— Ай! Ничего вам не скажу, фашисты проклятые! Мучайте меня, насилуйте, делайте что хотите, но ни слова вам комсомолка Терехова не скажет! Врагу не сдается наш гордый Варяг, пощады никто не желает! Ай! Куда ты… Коломиец, убери руки!
— Ну уж нет! Ты сама сказала — мучайте меня! Делайте что хотите, вот я и делаю… и ты не комсомолка пока еще.
— Ай! Убери руки, дура, меня после тебя никто замуж не возьмет!
— Я вам не мешаю вообще? — задается вопросом Яна: — а то я тут к стулу привязана. Не сильно крепко, конечно, но я из роли выходить не хочу. А то вы сейчас в своем каное все втроем на остров Лесбос уплывете, а я тут одна останусь.
— Кстати! — поднимает голову Инна и сдувает с лица упавший локон: — говорят, что Лиля Бергштейн на самом деле — лесбиянка! Только по девочкам, вот!