Трещины и гвозди
Шрифт:
Вслушиваясь сквозь болтовню диктора в шаги за порогом, она не шевелится, ожидая, даст ли незнакомец за дверью о себе знать.
Когда ключ взвизгивает в дверном замке дважды, она напрягается, заранее готовясь встретить недобрый взгляд отца. Но дверь распахивается, и на пороге, впуская уличную прохладу, возникает Аманда.
Адри выдыхает.
Рассматривая тетю в сумраке дома, она хмурится:
– У тебя же смена?
Беглым взглядом Аманда оценивает обстановку, небрежно бросает куртку на журнальный столик и задорно улыбается, не улавливая чужой тревожности:
– Ага, но меня повысили,
Адрия дергает плечами, убирая телефон подальше и пытаясь разогнать тревожные мысли:
– Повар?
– Нет, крошка, я теперь буду работать за барной стойкой! – Аманда игриво подмигивает, ерзая на месте. В тридцать пять лет в ней иногда бывало больше ребячества, чем в Адри в ее семнадцать, но только когда тягучая, вязкая депрессия отходила в сторону, давая глотнуть свежего воздуха. В такие моменты взгляд Аманды точно оживал, а рядом с ней становилось светлее.
Адрия пытается улыбнуться, с трудом понимая, как выразить искреннюю радость за человека, который тебе не безразличен. Аманда заслуживает большего, чем сальный передник официантки, чем этот старый дом, полупустые полки и вечно недовольный брат, половина встреч с которым рискует окончиться дракой.
Собирая слова вместе, как пазл, Адрия выдает взволнованно и немного растерянно:
– Это круто, ты молодец!
Аманда, не ожидая от племянницы особых реакций, активно кивает, расточая свою радость в воздухе.
– Мы обязаны это дело отметить. Собирайся, крошка, хватит киснуть перед теликом, – тетя пихает ее под бок, и Адри улыбается, заставляя себя поверить, что улыбка не выглядит странной и натянутой. У нее нет ни малейшего желания ни выбираться в город, ни отправляться завтра в школу после стычки с Лайлом в пятницу, зато есть план, как этого избежать. Но Аманда делает для нее слишком многое, чтобы неблагодарно оставить тетю в этой радости одну.
А еще она не дает и открыть рта, настаивая:
– Ну же, иначе ты тут стухнешь когда-нибудь!
Адрии приходится сдаться. Но прежде чем она успевает на выдохе произнести «хорошо», Аманда раскрывает свои объятия, кратко прижимает племянницу к себе, а после вскакивает с дивана и уносится на второй этаж, выкрикивая вслед:
– У тебя пять минут!
Адри, смущенная и немного ошарашенная такой внезапной сменой обстоятельств, с неохотой щелкает по пульту, и телевизор, спутник ее двух последних дней, наконец замолкает. В оглушающей тишине сразу же оживают навязчивые мысли. Адрия убеждает себя, что выбраться из дома придется. Прогулка по городу – то, что в принципе не приносит ей особого удовольствия. Не в этом городе, не в этой жизни. Но Адрия поднимается, чтобы собраться и сделать хоть что-то приятное тете в обмен на ту редкую, уникальную заботу, которую она не привыкла получать от других.
Под яркими лампами ресторанчика на центральной улице Адри чувствует себя неуютно. В их семье не принято расхаживать по подобным местам, в последний раз в приличном заведении она оказывалась лет в тринадцать в компании матери и очередного Джека, Джорджа или Курта, который
Аманда рассказывает о своей работе, пока Адри старается заинтересованно кивать и не слишком заинтересованно копается в своей тарелке. По ее мнению, лучше бы они с тетей заказали пиццу и остались дома смотреть телевизор и обсуждать очередную дурацкую передачу, чем сидели бы здесь под скучающими взорами напыщенных зевак. Адри кривится, замечая, как мужчина за соседним столиком косится в ее сторону, разглядывая. Она отворачивается, с трудом заставляя себя вновь сфокусироваться на Аманде и ее словах.
– Так Жаклин решила, что я подхожу на эту должность, пусть и придется подучиться. – Тетя делает короткий глоток искрящейся газировки и ставит высокий бокал обратно на стол, кивая на Адри вздернутым подбородком. – А ты, если повезет, сможешь устроиться летом на подработку. Накопишь деньжат, купишь себе что-нибудь, это же здорово!
Аманда тепло улыбается, и Адрия растягивает губы в ответной улыбке. Может быть, тетя права и не все так уж плохо – у нее есть крыша над головой, есть близкий человек, есть даже какие-никакие родители. Она может постоять за себя, может улыбнуться мужчине за соседним столиком, если перестанет супиться, может сидеть с Амандой под этими яркими лампами и думать, что этот вечер не так уж и плох.
Она многое что может. Вопрос в том – хочет ли?
– Куплю «Мартинсы», – чуть расслабляется Адрия и отхлебывает колу, пытаясь побороть неловкость. – Если я так и буду таскать твои, ты меня возненавидишь.
Аманда смеется, обнажая два ряда зубов и тонкую полоску десен с колечком пирсинга.
– Брось, бери, когда хочешь. Я в твоем возрасте тоже таскала чужие шмотки. Мы менялись с соседской девчонкой куртками, джинсами, рубашками. До тех пор, пока отец не заметил и не наказал меня на две недели, – улыбка с лица Аманды не пропадает даже при неприятных воспоминаниях. – Он был суров до ужаса, а у меня до сих пор остался шрам, когда он огрел меня ремнем с железной пряжкой.
Адри закусывает губу. Ей становится совестно за то, что она никогда не интересовалась, какой была жизнь Аманды раньше. Аманды и Адама. Они жили на ранчо с самого детства, но что им пришлось испытать в этих стенах, через что пройти? Адрия слышала лишь однажды, как в пылкой ругани тетя сокрушалась, что так и не смогла отсюда уехать и что «эта чертова земля их всех тут похоронит». Ничего больше она не знала. Адрия так замкнулась на своих эмоциях, что забыла – другие люди тоже существуют и чувствуют.
Ей не безразлично, что чувствует Аманда, и эта мысль тепло греет внутри.
Хоть разговор и не из приятных, но Адри аккуратно ступает вперед, как первооткрыватель на этой территории чужих чувств:
– Вы ненавидели отца?
Аманда весело усмехается:
– Не-а. Он был неплохим отцом – показывал дурацкие пантомимы, если находился в хорошем расположении духа, научил нас объезжать лошадей, рассказывал истории.
– Но он вас бил. – Адрия хмурится, склоняя голову, и выжженные кончики светлых прядей лезут в тарелку. Замечая это, она отшатывается и неуютно ерзает на стуле.