Третьего не дано
Шрифт:
– Девочка моя...
– прошептал отец, протягивая к ней руки и с болью в душе сознавая, что Юнна отпрянула от него не случайно и что отныне те отношения, которые сложились между ним и дочерью прежде - светлые и безоблачные, казавшиеся незыблемыми, - теперь усложнились, запутались и содержат в себе много неясного и противоречивого.
– Девочка моя родная... Почти каждый вечер я брожу здесь, чтобы увидеть тебя...
Он произнес эти слова, словно сетуя на кого-то, кто мешал ему увидеть дочь. Но у Юнны, сразу же вспомнившей, как спокойно и отчужденно вел он себя в особняке, не возникло чувства жалости. Она сама изумилась
Она несколько раз почти беззвучно повторяла одни и ге же слова, будто не знала других.
– Ты жив!.. Ты жив!..
– Да, да, я жив, - поспешно заговорил отец, не ожидая ее вопросов: ему было легче самому рассказать обо всем, что могло тревожить и волновать дочь.
– Я знаю, вы считали меня погибшим. Я бесконечно виноват и перед мамой, и перед тобой, и перед Глебом. Виноват! Ваши муки, ваши страдания о как хорошо понимаю я вас!.. И слезы ваши. И все, все!..
– Он презирал себя за то, что сейчас, когда так нужны убедительные, душевные слова, не может найти их.
– Придет время, и вы все узнаете, и мама меня простит. И ты простишь...
– произнес он, отчетливо понимая, что это гораздо уместнее было бы сказать не в начале, а в конце разговора.
Отец боялся, что Юнна перебьет его или же скажет чтолибо такое, что поколеблет его уверенность, опрокинет надежды.
– Я заслужу перед вами это прощение, ты увидишь, увидишь...
Он умолк, вспомнив, так же как и Юнна, гостиную с зеленой лампой, свой ночной визит, и оба поняли, что обойти эту ночь сейчас невозможно, и все-таки никто из них не хотел первым говорить о ней.
– Ты сказал: "и перед Глебом", - вспомнила Юнна, все еще не решаясь сообщить отцу печальную весть.
– И перед Глебом...
– подтвердил отец, не понимая, почему Юнна говорит об этом.
– Дядя Глеб погиб!
Отец молча покачнулся, и Юнна схватила его руками за дрожащпе плечи.
– На фронте?
– с трудом разжал губы отец.
– Здесь, в Москве.
– В Москве...
– как-то отрешенно повторил он.
– Мужайся, - Юнна произнесла это слово, будто отец был сейчас, в эти минуты, младше ее и нуждался в поддержке.
– Да, да, спасибо, родная...
– Его до глубины души тронуло ее искреннее участие.
– Но как это произошло?
Когда?
Юнна коротко рассказала отцу о гибели его брата.
Каждое слово давалось ей с трудом, она понимала, каким отчаянием охвачен сейчас отец. Он слушал молча, и от этого ей стало страшно.
– Дядя Глеб погиб за революцию, - тихо закончила Юнна.
– За революцию?
– быстро переспросил отец. В его голосе послышалось удивление и недоверие, но он тут же приглушил эти вырвавшиеся у него нотки.
– Он был чекистом, - Юнна в упор взглянула в лицо отца.
Отец стоял сейчас прямо, не горбясь, и чувствовалось, что громадным усилием воли он сумел унять нервную дрожь, справиться с волнением. Отец молчал, и глаза его пи о чем не говорили, в них не светилось ни ненависти, ни любви, они словно застыли и были непроницаемы. Лишь несколько минут спустя он смог произнести дрогнувшим голосом:
– Глеб... Глебушка...
И снова умолк.
– Ты давно в Москве?
– спросила Юнна, не выдержав этого молчания.
– Нет, пет, поверь
– торопливо откликнулся он, будто именно то, что он приехал сюда недавно, и могло стать основным оправданием перед женой и дочерью.
– Я был ранен в бою. Попал в лазарет в Гатчине. Доктора потеряли надежду. Прошел слух о моей смерти. Сосед по палате выписался из лазарета и написал маме. Вы получили это письмо?
– Да.
– Он не лгал, нет. После того как меня оперировали и вытащили осколок... Понимаешь, он сидел в сантиметре от сердца. Я потерял сознание и долго не приходил в себя. И сосед был уверен, что я уже не жилец.
Юнна подняла на него глаза, полные слез: она представила себе, как отец лежит, бледный, истощенный, вдали от дома, на узкой лазаретной койке. Они считали его погибшим, а он оказался живым - от этого еще сильнее сжималось сердце, в котором смешались вместе и радость и горе. Хотелось плакать навзрыд, громко, на всю улицу, не сдерживая себя. Но она плакала беззвучно.
– Не плачь, умоляю тебя, не плачь, - просил отец.
– Все это позади, все позади...
– Юнне так хорошо была знакома эта отцовская привычка по нескольку раз повторять те слова, которым он придавал особо важное значение и которые старался выделить и подчеркнуть.
– Главное не в этом, главное в том, что вы живы, здоровы - и ты, и мама... Я все знаю о вас...
– Мама каждый вечер перечитывает твои письма, - сквозь слезы сказала Юнна.
– Я верю, - страдальчески произнес отец, - но обстоятельства сложились так трагически и так безысходно, что я не мог ничего поделать, не мог поступить так, как хотел. Не мог, не мог, - повторил он и осторожно притронулся ладонью к голове Юнны.
– Потом ты поймешь, поймешь, уверяю тебя. И мама поймет, мученица наша...
– Он проговорил это поспешно, словно пугаясь, что Юнна может уйти, не дослушав его до конца.
– Главное, что вы живы, и слава богу. А ты так повзрослела, так изменилась к лучшему!.. Стала такой красивой!
– У тебя другая семья?
– вдруг спросила Юнна.
– Нет, нет!
– Отец испуганно отмахнулся, словно отстраняя от себя привидение.
– Что ты, бог с тобой!
И как ты могла подумать?! Ты же знаешь, я и мама - это на всю жизнь... Я совсем, совсем один. Может быть, ото трудно понять. Но, - он помедлил, подыскивая подходящую фразу для того, чтобы выразить мысль, - но этого требуют высшие интересы. Мы не всегда принадлежим только себе...
– Отец осекся, будто сказал что-то лишнее, чего не имел права сказать.
– А как ты? Как живешь? Что у тебя нового?
– забросал он Юнну вопросами, стараясь отвлечь и себя и ее от неприятной и сложной темы.
– Как проводишь время? Все так же любишь поэзию?
– Все так же, - кивнула Юнна, радуясь, что этим самым нейтральным из всех вопросов отец как бы сам выручил ее, избавив от необходимости отвечать на предшествующие.
– И бываешь на литературных вечерах?
– спросил он осторожно и, как показалось Юнне, со скрытым смыслом.
– Бываю. В Лесном переулке, у Велегорского.
Отец пристально посмотрел на нее.
– Да, поэзия - это, пожалуй, единственное убежище от разрушительного урагана революции, хотя и очень ненадежное, - вымолвил отец, все еще не решаясь на прямик спросить Юнну о том, какие узы связывают ее с особняком в Лесном переулке и с Велегорским.