Третьего не дано

Марченко Анатолий Тимофеевич

– А как?

– А так. Смажь по морде - враз отчалит, - уверенно посоветовал Калугин.
– Оплеуху языком не слизнешь!

Сам знаю. Доставалось, бывало, от баб-то...

Калугин вдруг спохватился, вспомнив, что говорит не с видавшей виды женщиной, а с неискушенной девушкой. Он покраснел и нахмурился еще сильнее, стараясь скрыть смущение.

И именно теперь, оттого что Калугин просто и даже грубовато говорил с ней, советуя, как ей защититься от нахального Тарелкина, и оттого что он смутился, Юнна впервые как-то совсем по-иному увидела его, и то представление, которое

у нее сложилось о нем как о человеке грубом и черством, - это представление рушилось, уступая место новому, лучшему. Это обрадовало Юнну и придало ей силы.

– Ну что же, - сказал Калугин.
– Пока жми прежним курсом. Велегорского держи на прицеле. Каждое его слово, каждый шаг. Небось проговорится. Нужны адреса, где он швартуется. Это, учти, главное.

Он подробно объяснил Юнне, как ей лучше справиться с заданием, но ни разу при этом не упомянул о ее отце и о том, как она должна держать себя с ним. И Юпна поняла, что, кроме того, что он уже сказал об отце в начале разговора, ничего больше не скажет. И хотя она очень ждала этих слов, а потеряв надежду, почувствовала, что ей стало еще тяжелее и мучительнее, заставила себя смириться.

– Ну, я пошел, - поднялся Калугин, надевая на бритую голову измятую кепку. Сейчас он походил на самого обыкновенного заводского рабочего. Держи нос кверху!

Ему хотелось сказать еще что-то ободряющее и даже ласковое, но он молчал, озабоченно поглядывая на присмиревшую, осунувшуюся Юнну. И хотя он ничего не сказал, Юнна по глазам поняла, что судьба ее все же волнует Калугина.

Он пожал ей руку и пошел к двери. Но прежде чем открыть ее, вдруг обернулся и спросил:

– Ну, а как насчет Спиридоновой?

И лишь после того, как задал этот вопрос, понял, что сделал это очень некстати. "А теперь уж все равно: слова не воротишь - полетело", - с досадой подумал он.

Юнна молча надела шляпку, придирчиво осмотрела себя в зеркало. Потом повернулась к Калугину. "Красивая, - мелькнуло в голове у Калугина.
– Даже чересчур красивая..."

– Ну а если я вам скажу, будто возненавидела ее, вы мне поверите?

Калугин не ожидал такого оборота и опешил, прикинув про себя: "Острая на язык, и с достоинством", сам еще не зная, радоваться ли этому или огорчаться. Юнна, понимая, что поставила его в неловкое положение, поспешила добавить:

– Вы же сами говорите - жизнь выучит...

– Ну-ну, - пробурчал Калугин, как-то по-новому, уважительно взглянув на Юнну.
– Прибавь оборотов-то, жизнь требует...

– Прибавлю, - в тон ему пообещала она, - обязательно!

– Ты там смотри... В общем, если туго придется, просигналь: свистать всех наверх, В обиду не дадим.

И, не оборачиваясь, шагнул через порог...

Всю дорогу, хотя впереди его ждалп дела посложнее, Калугин вспоминал разговор с Юнной. Сейчас, когда Юнны не было рядом, ему стало жаль ее. Он усиленно отгонял от себя эту жалость, но она оказалась на редкость упорной. Калугин отчетливо и живо представил Юнну среди заговорщиков, внезапную встречу с отцом, ощутил ее душевную борьбу и понял, что если эта хрупкая, неопытная девушка выполнит задание, то это будет ее подвигом.

На

улице Калугин сунул руку в карман брюк и нащупал там завернутые в газету кусочки сахара. Он собирался занести их домой своей Натке перед тем, как идти к Юнне, но не успел. Сейчас заезжать домой тоже было некогда, да и Натка, наверное, уже спала.

Еще утром в кабинет к Калугину неожиданно вошел Дзержинский и, движением руки усадив его, вскочившего со своего места, сел сам.

– Я слышал, у вас дочка больная?
– спросил Дзержинский, прервав Калугина, начавшего было докладывать ему о делах.

– Приболела, - подтвердил Калугин, почему-то покраснев.

– Я послал к вам на квартиру врача, - сообщил Дзержинский.
– Иначе ведь может случиться осложнение.

– Может, - согласплся Калугин. Он не привык говорить на работе о личных, своих делах.

– А вот это - сахар.
– Дзержинский положил на стол с десяток маленьких искрящихся кусочков.
– Ей хорошо выпить сладкого горячего чая. Да еще бы с малиной. Кажется, дочку зовут Наташей?

– Наташей.

– Хорошее русское имя, - похвалил Дзержинский.
– В общем, дела делами, а о дочке не забывайте. Дети - это наша надежда, ради них боремся.

И хотя Дзержинский ничего не сказал о своем сыне, Калугин подумал о том, как тяжело ему быть в разлуке с семьей. Он, Калугин, выкроит время, чтобы проведать Натку, а Дзержинский не может увидеть сына, даже если бы и выкропл...

– Да, имя хорошее, - задумчиво повторил Дзержинский.
– Помните Наташу Ростову?

– Да, да, - рассеянно и виновато проговорил Калугин, стараясь припомнить, о ком говорит Дзеужппсшш.

Жена как-то читала ему отрывок из какой-то толстой книги, и там, кажется, была такая вот фамилия... Но Калугин думал тогда о том. как разоружить анархистов.

– Не читали...
– без упрека сказал Дзержинский.
– Прочтите обязательно. Просто немыслимо жить на земле, дорогой товарищ Калугин, не прочитав "Войны и мира"...

Едва Калугин вошел в свой просторный, неуютный кабинет, как перед ним вырос Илюша - сияющий и цветущий. Он всегда был таким, и можно было подумать, что этому чернявому парнишке жизнь каждый день приносит одни радости и никаких огорчений.

– Товарищ Калугин, - заискрился улыбкой Илюша.

Он называл Калугина только по фамилии.
– В одиннадцать тридцать вас вызывает товарищ Дзержинский.

– Так. Ясно, - отозвался Калугин, переодеваясь в свою обычную одежду брюки-галифе, сапоги и гимнастерку.

– Это во-первых, - продолжал Илюша.
– Второе. Сегодня, выполняя лично ваше задание, я сделал важное открытие.
– Илюша помедлил, ожидая, когда Калугин сядет за свой стол.
– Вот.
– Он положил перед ним раскрытую книгу и папку.

– Что?
– уставился на него Калугин.

– Товарищ Калугин, - торжественно, растягивая удовольствие, начал Илюша.
– Перед вами с левой стороны - книга писательницы Войнич под названием "Овод", изъятая у известного вам Громова. На титульном листе этой книги вы видите дарственную надпись - Короче, - насупился Калугин, это мне и без тебя ведомо.