Третьего не дано
Шрифт:
"Мне... недостает красоты природы, это тяжелее всего.
Я страшно полюбил в последние годы природу..."
Лес, по которому Дзержинский, Калугин и Илюша пробирались к дороге, не был каким-то особым, неповторимым. Он был точно таким же, каким бывает лес средней полосы России - тихим, стыдящимся ярких красок, скромным и даже смиренным. Но именно в этом и скрывалась его притягательная сила.
Сапоги Дзержинского были мокры, и росная трава так старательно вымыла их, что носки порыжели. В одной руке он нес шинель и фуражку, и потому капли с ветвей то
Калугин, чутьем догадываясь о состоянии Дзержинского, приотстал, чтобы не мешать. Сам Калугин чувствовал себя в лесу как дома, потому что родился в лесной деревушке. А когда он увидел мелькнувший меж двух берез давно не крашенный купол ветхой деревенской церквушки, вздрогнул. В бога он не верил и твердо знал, что "никто не даст нам избавленья - ни бог, пи царь и ни герой", но из деревни почти с точно такой церквушкой он уходил в Москву на заработки. Тихая грусть неслышно подкралась к нему, и он хмурился, не желая поддаваться этому настроению.
Совсем по-иному относился к лесу Илюша. Он знал, что еще только начинает жить, знал, что мечты его сбудутся и он станет настоящим чекистом, и потому торопил лес, торопил березы и сосны, чтобы они остались скорее позади и машина помчала их туда, где он, Илюша, сможет проявить себя, принести пользу революции...
Дзержинский миновал самую густую часть леса и неожиданно вышел на поляну, с которой сквозь одинокие деревья далеко было видно окрест. Солнце поднялось выше, и все покорилось ему, радуясь его доброте и мощи. Небо поблекло, слиняло от его жарких лучей.
Совсем рядом пролегала дорога, и машина, прижавшись к обочине, мирно дремала на ней. Дзержинский увидел дорогу, и машину, и открывшийся в легкой дымке город и остро ощутил ту атмосферу, в которой он жил и работал. Он думал сейчас уже не о лесе, который остался за спиной, а о Тарелкине, о том, какие нити могут повести от него к Савинкову.
Дзержинский остановился перед тем, как выйти на шоссе, подождал, когда к нему подойдут Калугин и Илюша, и вдруг сказал:
– Ну что же, Юнна Ружич, кажется, молодчина...
Калугин, не ожидавший, что Дзержинский начнет разговор об этом, не сразу нашелся с ответом.
– Да...
– растерянно согласился он.
– Но как же быть - отец у нее контра? Я вам докладывал.
Дзержинский положил руку на плечо Калугину,
улыбнулся той самой улыбкой, которая зародилась еще там, в лесу, и сказал, как говорят друг другу единомышленники и друзья:
– А что, Калугин,
И, не ожидая ответа, зашагал к машине.
14
В кафе "Бом" на Тверской всегда было весело, словно ни в Москве, ни во всей России не происходило тревожных событий, в опустевших, тоскливых деревнях голод не косил людей, а немцы не топтали Украину и словно все, кто только хотел, веселились сейчас в таких же злачных местах.
Мишель не спеша протиснулся между столиками.
Завсегдатаи кафе привыкли к нему и рацовались его появлению, предвещавшему остроумную беседу, темпераментную дискуссию, обилие свежих новостей, поэтических экспромтов и пикантных историй из жизни литературной богемы. Мишель держал себя здесь с достоинством и в то же время непринужденно.
Впрочем, Мишель лишь с виду казался веселым.
Кафе до остервенения надоело ему. По ночам он бредил приключениями, схватками с врагом. Эскадроны на полном скаку проносились перед его воспаленными глазами... Отстреливаясь от наседавших чекистов, бежали по крышам домов вспугнутые с потайных гнезд офицеры...
И все же не приходить в кафе Мишель не мог, не имел права: его задачей было обнаружить Савинкова.
То, что Савинков в Москве, не вызывало сомнения.
Но сведения о нем были необычайно противоречивы.
Одни утверждали, что Савинков, пренебрегая опасностью, появляется на многолюдных улицах даже днем.
Другие - что он непрерывно меняет конспиративные квартиры и покидает их лишь глубокой ночью. Третьи - что Савинков настолько преобразил свою внешность с помощью грима, что, столкнись с ним на улице нос к носу, - не признаешь. Одно было ясно: Савинкову удается скрываться, и чем дольше это продолжается, тем опаснее его тайные происки. Ясно было и то, что действует он не в одиночку и готовит свои силы к вооруженному выступлению.
Кафе "Бом" славилось на всю Москву не только тем, что в голодную весну восемнадцатого года в нем можно было, имея деньги, раздобыть натуральное виноградное вино и различные деликатесы, но, главное, тем, что сюда, едва город начинал погружаться в темноту, съезжались артисты, поэты, дельцы. Люди различных, часто противоположных убеждений схлестывались здесь в жарких перепалках, поднимали на щит какую-нибудь восходящую звезду или же без жалости отказывались от своих былых привязанностей; обделывали выгодные сделки, смаковали события. Драмы и комедии здесь потрясали своей обнаженностью, дикой необузданностью и пестротой.
Мишель понимал, что было бы наивно возлагать все надежды на то, что Савинков явится сюда открыто. И тем не менее такую возможность нельзя было начисто сбросить со счетов. Непомерное тщеславие Савинкова, его стремление производить кричащий эффект, наконец, личное мужество - все это могло толкнуть его на такой шаг.
Могли быть и другие причины: необходимость встречи со своими сообщниками, желание проверить свою неуязвимость, получив дополнительную возможность активнее и увереннее вести свои дела.