Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945
Шрифт:
В этой безнадежной ситуации 15 января 1943 года Гитлер подписал специальную директиву, предоставлявшую фельдмаршалу Мильху полномочия использовать для снабжения Сталинграда такое число военных и гражданских самолетов, какое он сочтет необходимым, не испрашивая разрешения Геринга [145] .
В то время я несколько раз звонил Мильху, так как он обещал спасти моего брата, оказавшегося в окружении под Сталинградом. Однако в общем хаосе найти его не смогли. Брат присылал мне письма, полные отчаяния. Когда он заболел желтухой и у него распухли суставы, его забрали в полевой госпиталь, но он не смог выдержать тамошних условий и дотащился до своих друзей на наблюдательный артиллерийский пост. Больше писем от него не
145
Мильх командовал операцией из штаба люфтваффе, расположенного южнее Сталинграда. Он смог значительно увеличить число вылетов в Сталинград и эвакуировать некоторое количество раненых. После выполнения этой миссии Мильха принял Гитлер. Их беседа закончилась яростным спором по поводу военной ситуации, крайнюю серьезность которой Гитлер все еще отказывался признавать.
146
Гитлер не смог запретить вручение этих писем без риска вызвать самые дикие слухи. Однако, когда Советы позволили немецким военнопленным послать домой открытки, Гитлер приказал их уничтожить. Он опасался, что эти весточки ослабят ненависть к русским, столь старательно разжигаемую нацистской пропагандой. Фриче рассказал мне об этом в Нюрнберге.
Гитлер не обронил ни единого слова о катастрофе, за которую несли ответственность только он и Геринг, но приказал сформировать новую 6-ю армию, которой надлежало возродить славу погибшей. Полтора года спустя, в середине августа 1944 года, и эта армия был окружена русскими и уничтожена.
Наши враги справедливо назвали сталинградскую катастрофу коренным переломом в той войне, однако в Ставке Гитлера наступило лишь временное оцепенение, сменившееся лихорадочной штабной работой и бесконечными обсуждениями самых незначительных деталей. Гитлер начал строить планы новых побед на 1943 год. Правящая верхушка рейха, уже разрываемая противоречиями, завистью и ревностью, не сомкнула ряды перед надвигавшейся опасностью. Наоборот, в лабиринте интриг, созданном Гитлером путем разделения центров власти, все игроки повысили ставки.
18. Интриги
Зимой 1942 года во время сталинградского кризиса Борман, Кейтель и Ламмерс решили теснее сплотиться вокруг Гитлера. С тех пор все документы, требовавшие подписи главы государства, «просеивал» этот «комитет трех» якобы для того, чтобы предотвратить подписание случайных распоряжений и, соответственно, покончить с неразберихой в руководстве. Гитлер не возражал, поскольку окончательное решение оставалось за ним. Соглашаясь с этим порядком, Гитлер рассчитывал на объективность и беспристрастность своих приближенных.
«Комитет трех» разделил сферы влияния. Кейтель, уполномоченный курировать все приказы, относившиеся к вооруженным силам, с самого начала попал в затруднительное положение, поскольку главнокомандующие военно-воздушными силами и военным флотом наотрез отказались признать его власть. Изменения в полномочиях министерств, конституционные акты и административные вопросы предполагалось проводить через Ламмерса, однако Ламмерс не имел прямого доступа к Гитлеру и решение всех этих вопросов постепенно перешло к Борману. За собой Борман зарезервировал сферу внутренней политики, но ему явно не хватало ума и знаний, так как более восьми последних лет он был всего лишь тенью Гитлера. Все это время он не смел отправиться в длительную командировку или даже в отпуск, опасаясь потерять свое влияние. Из опыта работы с Гессом Борман знал, какую опасность представляют амбициозные заместители. Гитлер с готовностью начинал сотрудничать со вторыми людьми в любой организации, как только ему их представляли. Эта уловка согласовывалась с его склонностью «разделять и властвовать». К тому же ему нравилось видеть
Если бы план этой троицы удался и они смогли бы фильтровать поступающую к Гитлеру информацию и контролировать его, то это привело бы к ограничению его единоличной власти. Для осуществления подобного плана требовались инициативность, воображение и чувство ответственности, но Кейтель, Ламмерс и Борман привыкли действовать от имени Гитлера и рабски зависели от его воли. Более того, Гитлер вскоре разрушил их схему: она ему надоела, да и противоречила его темпераменту. Разумеется, те, кто не вошел в «комитет трех», возмущались его господством.
В реальности только Борман представлял опасность для элиты рейха. Он один, с согласия Гитлера, составлял график его встреч, то есть решал, кого из штатских членов правительства или партии фюрер может или – что более важно – не может принять. Отныне почти никто из министров, рейхсляйтеров или гауляйтеров не мог попасть к Гитлеру, не подав заранее свои проекты Борману для представления их фюреру. Борман был очень расторопным. Обычно уже через несколько дней чиновник получал ответ в письменном виде, а прежде приходилось ждать месяцами. Я остался единственным исключением из этого правила. Поскольку моя сфера деятельности была по сути своей военной, я встречался с Гитлером, когда возникала необходимость, и время мне назначали его адъютанты.
Иногда в конце нашего с Гитлером совещания адъютант объявлял о приходе Бормана, после чего Борман входил в комнату со своими папками. Несколькими фразами он излагал суть присланных ему докладных записок. Говорил он монотонно, с нарочитой беспристрастностью и сразу же предлагал собственное решение. Обычно Гитлер кивал и произносил: «Согласен». На основании этого единственного слова или весьма расплывчатого замечания, едва ли означавшего приказ, Борман зачастую набрасывал длинные инструкции. Вот так иногда за полчаса принимался десяток, если не больше важных решений. «Де-факто» Борман руководил внутренней политикой рейха. Несколько месяцев спустя, 12 апреля 1943 года, Борман заполучил подпись Гитлера на, казалось бы, маловажном документе и стал «секретарем фюрера». Если до этого момента его полномочия, строго говоря, сводились к партийной деятельности, новый пост давал ему доступ в любую сферу.
После моих первых заметных достижений в области вооружений Геббельс, не жаловавший меня еще со времени его романа с Лидой Бааровой, сменил гнев на милость. Летом 1942 года я попросил его поставить пропагандистский аппарат на службу военному производству, то есть отражать в кинохронике, иллюстрированных журналах и газетах наши проблемы. Мой авторитет возрос. Благодаря изданному министром пропаганды приказу я стал самой узнаваемой личностью в рейхе. Повышение моего статуса, в свою очередь, помогло моим подчиненным в их ежедневных битвах с правительственными и партийными бюрократами.
Геббельс-оратор производил впечатление фанатика, какими их все представляют, однако было бы совершенно неверно считать его кровожадным чудовищем и истериком. Геббельс сам был трудоголиком и строго следил за претворением своих идей в жизнь. И при этом он никогда не увлекался мелочами настолько, чтобы потерять контроль над общей ситуацией. Он обладал даром отделять суть проблемы от сопутствующих обстоятельств и был способен на беспристрастные суждения. Меня поражал его цинизм, но логичность его мышления выдавала университетское образование. Однако в присутствии Гитлера Геббельс казался чрезвычайно скованным.
На первом, успешном этапе войны честолюбие Геббельса никак не проявлялось. Напротив, уже в 1940 году он объявил, что сразу же после победного окончании войны намерен посвятить остаток жизни своим разнообразным увлечениям, а всю ответственность пусть берет на себя следующее поколение.
В декабре 1942 года катастрофическое развитие событий заставило его чаще приглашать к себе трех своих коллег – Вальтера Функа, Роберта Лея и меня. Выбор, типичный для Геббельса, ибо все мы имели высшее образование.