Третий шанс
Шрифт:
Теперь мы с Ларкой снова попугайчики-неразлучники. Снова сидим вместе, ходим везде вдвоем, встречаемся после школы. И да, теперь уже все не так. Мы словно подбираемся друг к другу, осторожно, неторопливо, по маленькому шажку. Ближе, еще ближе, и от этого захватывает дух.
Восьмое марта отмечаем в клубе, и там я первый раз целую ее – по-настоящему. И это тоже – совсем по-другому.
Теперь, через два месяца, я понимаю, что с Тиной не было ничего, кроме желания вставить ей. И трудно сказать, сколько бы еще терпел это ее «я не готова». С Юлей было больше такого… романтического. И хотя летом мелькали в голове всякие… веселые картинки,
С Ларкой соединилось и то и другое. Дружба никуда не делась, только к теплым чувствам, которые у меня были к ней всегда, добавилось желание. Хочу я ее точно не меньше, чем Тинку. Но не тороплюсь. Почему? Наверно, жду момента, когда не останется ни страха, ни сомнений. У нас обоих.
После выпускного и прогулки на теплоходе мы полчаса сидим со всеми в ресторане, а потом потихоньку уходим. У Витюши по такому случаю выходной. В кармане ключи от квартиры бабушки, умершей месяц назад. Уже решено, что я буду там жить, когда поступлю в институт. Показываю ключи Ларке, и после секундной паузы она молча кивает.
Мосты только что свели. Ловим такси, всю дорогу целуемся на заднем сиденье.
– Эй, молодежь, - хмыкает водитель. – Приехали.
Поднимаемся на третий этаж, заходим в квартиру. Самая короткая ночь в году – в окна уже стучится рассвет.
– Дим, только… - шепчет Ларка, подняв руки, чтобы я мог снять с нее платье. Как будто сдается.
– Не бойся.
Достаю из кармана квадратик фольги. Раздеваюсь под ее пристальным взглядом, неуклюже, дрожащими пальцами натягиваю резинку. Сколько я их перепортил, пока научился надевать так, чтобы не рвались.
Ее кожа мерцает в тусклом свете, как серебро. Сердце отбивает ритм: бы-стре-е! Но нельзя же так сразу. А все высмотренное по порнушкам куда-то улетучилось. Целую шею, грудь, соски туго сжимаются под губами. Слизываю испарину в ложбинке, захлебываюсь ее запахом. Руки опускаются все ниже, словно на ощупь прокладывают путь. И как же там влажно и тепло. Наклоняюсь над ней, и ее разведенные ноги обвивают вокруг поясницы, подталкивая: ну же! Тянет как магнитом – к ней… в нее…
И все исчезает.
Тело действует само, словно с рождения знает, как надо. Наверно, знает. А я как будто смотрю со стороны. И ничего больше в мире нет – кроме нас двоих…
Я не представлю, сколько это продолжалось. Наверно, недолго, потому что уже не мог терпеть. Не знаю, смогла ли кончить она. Был ли я у нее первым? Наверно, нет, но это неважно, потому что сейчас она – моя.
Ларка встает, идет к окну, тянется, закинув руки за голову. Сглотнув слюну, провожу глазами линию, словно карандашом: от поднявшейся за руками груди, по талии и бедрам.
– Я люблю тебя, Лар…
Эти слова не требуют никаких усилий - так и должно быть.
– И я тебя… - отвечает она, обернувшись через плечо. – Давно люблю. Думала, что не дождусь…
Глава 19
август 2021 года
Белый пепел кружит над землей,
Белый пепел сгорит на глазах…
Я всегда считал чокнутыми тех, кто во всем ищет тайные знаки и предзнаменования. Но сейчас, оглядываясь назад, понимал, что вселенная подбрасывала их мне полными горстями. Только я не умел их читать. Или не хотел? Даже эта песня на той новогодней дискотеке словно намекала.
Сейчас, двадцать лет спустя, все
Ты любишь, пока уверен в этом. Даже если весь мир утверждает обратное. Но потом, оглядываясь назад, спрашиваешь себя: что это было? Любовь? Разве это – любовь?
Но любовь, как и стихи, может вырасти из такого сора. Моя была странной. Кто-то сказал бы, слепленной из говна и палок. Хотя я не сомневался, что любил. И был счастлив. Целый год счастья – много это или мало? И еще потом, когда Полина выправилась, а Ларка вынырнула из депры. Полгода все было так хорошо, что иногда становилось страшно. Но ей снова стало скучно.
Есть такие люди, которым тихое, спокойное счастье противопоказано. Они начинают в нем задыхаться, словно без притока воздуха. Им нужны эмоции на разрыв, драмы, интриги. Если этого нет, сгодится и саморазрушение. То, что им дают, они не ценят, потому что привыкли добиваться, брать с боем – теряя интерес, едва получат. Чувства других людей для них ничего не значат.
Тогда, после выпускного, Ларка сказала, что была влюблена в меня с восьмого класса. То ли так хорошо скрывала, то ли я ничего не замечал, потому что меня она в этом плане нисколько не интересовала. Даже с тем бритым в Новом Осколе, по ее словам, встречалась то ли от злости, что я не обращаю на нее внимания, да еще и Юлю какую-то подцепил, то ли в пустой надежде вызвать ревность. А потом была Тинка – у нее на глазах. Но вот парадокс, она тайно страдала – и это было чем-то вроде дров в костер ее чувств.
Ее любовь – как и она сама – могла жить только так: качаясь на качелях. Ссоры и примирения, подозрения, ревность, обиды, страсть и охлаждение, сменяющие друг друга с регулярностью маятника – все это было для нее топливом. Наверняка кто-то и о ней сказал бы, что она меня не любила. Потому что любовь такою быть не должна. Но она, как и я, была уверена, что любит. Да и кто уполномочен решать, какой именно должна быть любовь? Она не всегда бывает идеальной. Иногда - вполне так уродливой.
Что до меня, все было еще проще. Я любил ее как друга, как самого близкого – после родителей – человека. И когда мы были детьми, и когда повзрослели. Не зря же мне так не хватало ее, когда из-за Тинкиной ревности мы едва здоровались. Но в этом не было ни капли чувственного. Возможно, именно из-за избытка душевной близости. А может, потому, что все в ней мне было знакомо. В самом буквальном смысле. Мы и правда когда-то писали в один горшок, а в пять лет на даче играли за сараем «в доктора», изучая те локации, что в трусах. Наши мамы были здорово шокированы, обнаружив, что «там» у нас все вымазано зеленкой. Ну а что, в больнице надо же чем-то лечить, а зеленка оказалось единственным «взаправдашним» лекарством, которое нам удалось украсть.
Как бы там ни было, на нее мой член не реагировал, а без этого самая горячая привязанность никогда не станет той любовью, которую мужчина испытывает к женщине. И что заставило его разуть глаза? Вполне вероятно, именно Тина, которая жестко динамила меня почти четыре месяца, позволяя ну очень многое и неизменно делая козью морду, стоило подобраться к пограничной черте под клитором.
«Стой, кто идет? Предъявите пропуск».
Наверно, он просто устал тормозить и стоять по стойке смирно в полной боеготовности, поэтому намекнул, что не мешало бы сменить курс, пока не отвалились яйца.