'Третий' выходит на связь
Шрифт:
– Ничего. Могу еще раз заявить, что третий член экипажа - перед вами.
– Бокарев, - сказал комбриг, - тебе слово.
– Мне, товарищ комбриг, эта "рама" все время покоя не давала. Больно уж назойливо зудела, словно сигнала ждала. А потом из-под елки свет блеснул. Вы ведь знаете: в походе курить запретили, а тут... Ну, я туда. А он лежит, гад, и фонариком в небо светит. А самолет прямо над нами: вз-з-з-з... вз-з-з-з... Усек!
– Это ваш фонарь?
– Комбриг вытащил из сумки немецкий фонарь-трехцветку.
– Нет, - растерянно произнес Тарновский.
–
– Мог бы, - жестко сказал Бокарев.
– Черт тебя знает, где, но немцам ты сигнал подал. Теперь они нас под Залесьем встретят - будь здоров!
– Я ничего не знаю, - покачал головой Тарновский.
– Вы можете меня расстрелять, но я больше ничего не знаю. Это какая-то провокация.
Бледное лицо его покрылось испариной, он задыхался.
– Дайте воды, - сказал Куневич, - ему плохо.
Бокарев плеснул из своей фляги воды в кружку и подал Тарновскому. Тот выпил несколько глотков.
– Где Катя?
– С Невиновской ничего не случилось, вы ее скоро увидите, - ответил Куневич. Посмотрел Тарновскому в глаза, не нашел там ни раскаяния, ни страха, а только смертельную усталость и недоумение, добавил: - Ладно, уведите его. Поставьте охрану.
Тарновского увели. Комбриг потер пальцами виски, прикрыл глаза.
– Что задумался, Семен Сергеевич?
– спросил комиссар.
– До появления Лобке-Тарновского у нас в бригаде не было никаких неожиданностей. Я еще тогда предлагал арестовать его.
– Поспешность в таких делах мало чего стоит, - заметил Капустин.
– Мало?
– вспылил Бабенко.
– А какой ценой нам обойдется медлительность? Нужно менять план прорыва блокады. Немцы наверняка засекли сигнал. Мы не можем рисковать жизнями своих людей. Нет, с меня хватит! Я предлагаю расстрелять диверсанта. Беспечность во время войны преступление.
– Не ожидал я от тебя такой прыти, комиссар, - строго произнес Куневич.
– Тебе, как политическому работнику, надо бы больше верить людям. Мы должны бороться за человека, за его жизнь. Да, врагов мы уничтожаем. Но что Лобке-Тарновский враг, еще не доказано. Мы, конечно, можем его расстрелять. Но разве в этом выход? Допустим, что Тарновский диверсант. Один он действовать не может, ему нужна связь. Спешка с арестом Тарновского оборвала бы нить. Считаю, что мы правильно сделали, когда предпочли аресту секретное наблюдение за ним и еще кое за кем. Мы должны раскрыть немецкую агентуру до конца, выявить и обезвредить диверсантов. В нашем деле беспечность - действительно преступление. Но если Тарновский - вражеский агент, зачем ему было рисковать? Ведь он еще не знает нашего замысла.
– У диверсанта или диверсантов, несомненно, есть помощники, и ты зря горячишься, Григорий Макарыч, - заметил Капустин.
– Я полностью поддерживаю комбрига. С одним фонариком на диверсию не ходят.
– Как с наблюдением?
– спросил Куневич.
– За раненым и Невиновской поручено присматривать Василию Коту, рация под наблюдением особого отдела, как и было договорено, - ответил Ковалев. Тарновский с Катериной накануне похода бродили по лесу. Правда, далеко от лагеря не отходили.
– Теперь появятся, непременно появятся, - сказал комбриг.
– Но об этом поговорим потом. Сейчас - все в отряды. Пора выступать.
Глава 10
Тарновский сидел в шалаше, под охраной, и пытался разобраться в событиях, которые неожиданно на него обрушились. Ясно, что фонарик ему подкинули. Кто? Тот, кто просигналил немцам. Диверсант, лазутчик. Но как это доказать? Кто поверит? Факты - вещь упрямая. Близится блокада - кто уж тут будет разбираться... Расстреляют, как собаку. А жаль. Жаль погибать так глупо. От своих. Что делать? Попытаться убежать? Но куда? И потом, если я убегу, все решат, что я - предатель, и перестанут искать того, настоящего. А он может много дров наколоть, ой, много...
К шалашу кто-то шел: Тарновский уловил легкие шаги и весь напрягся. Неужели снова на допрос? А может - в расход?..
В шалаш пролез партизан из штабной роты Лысенко.
– Комбриг приказал тебя связать, - буркнул он.
– А то еще деру дашь.
– Вяжи, - устало проговорил Тарновский.
Лысенко быстро связал арестованного, потрогал узлы, повернул голову к часовому:
– Теперь он никуда не денется. А все-таки присматривай.
– Так, - прошептал Тарновский, когда они вышли, - все ясно. Надо бежать. Сейчас это сделать труднее, но все равно надо. Чтобы найти врага. Найти и обезвредить.
Тарновский попробовал пошевелить руками и ногами. Руки, кажется, можно освободить. Вот только повозиться придется, но игра стоит свеч.
Связанным лежать неудобно, Тарновский расслабил мышцы, потянулся пальцами к узлам.
За шалашом послышался шорох. Тарновский прислушался. Шорох затих. Где-то невдалеке негромко покашливал часовой.
Связав Тарновского, Лысенко направился к комиссару. Несмотря на глубокую ночь, комиссар не спал, сидел за столом, склонившись над картой.
– Разрешите?
– А, это ты?
– повернул голову Бабенко.
– Что, новости какие есть? Давай входи!
Лысенко снял ушанку, сел к столу.
– Картой занимаетесь, товарищ комиссар?
– Да, картой. Понимаешь, есть опасение, что немцы разгадали наш маневр. Этот чертов фонарик заставил поломать голову.
– Да, худо получилось. И как его без присмотра оставили?
– Прозевали. Ну что ж, нет худа без добра, - сказал комиссар.
– Зато мы теперь возьмем и назад повернем. И шарахнем там, где они не ожидают.
Лысенко быстро посмотрел на комиссара.
– Я не из-за этого зашел, товарищ комиссар. Я был в шалаше, где этот гад сидит. Связал его на всякий случай. Вот думаю, не удвоить ли караул? Волк, надо полагать, стреляный. Может между пальцами выскользнуть. Только во что я скажу, товарищ комиссар: тут что-то не так.
– Разберемся, проверим.
– Конечно, Григорий Макарыч. Да проверить трудно теперь, времени нет.
Послышался шорох, еловые ветки раздвинулись, и в шалаш вошел начальник особого отдела Ковалев.