Третья истина
Шрифт:
– Ермилов! Выдели пяток человек на открытые платформы! – крикнул совсем рядом высокий тенор и сейчас же прибавил:
– Запоры проверить!
Кто-то открыл дверь их вагона, Саша вся напряглась, но, наткнувшись на стенку шкафа, этот кто-то спрыгнул вниз, проворчал: «что ж, замок-то повесили, а замкнуть позабыли…». Металлический звук… Защелкнуто. Они заперты снаружи. Саша тревожно взглянула на Виконта, который, вместо того, чтобы прислушиваться к происходящему снаружи, с ленивым любопытством наблюдал за ее испугом. Его свободная поза на диванчике с локтями, лежащими на спинке и произнесенные им все-таки слова: «Да все
– Виконт – вот же он! В вашем кармане, самом ближайшем! Мандат! Пропуск!
– Нашелся? Вовремя!
– Виконт, вы не рады? А почему не удивляетесь?
– Да, верно. Это, просто, подозрительно. Сейчас, сейчас выражу всю бездну удивления... Откуда взялся? Как тебе удалось? Что это? Прекрасный сон?
– Значит, вы… нарочно? Зачем? Ради романтики?
– Безусловно. Как и все, что я делаю, ты разве не заметила? Прекрати расспросы, моя очередь. Что это, как ты думаешь?
– Виконт, о чем вы сейчас? – она проследила за его рукой, которая легла на столик.– Нет, скажите, а почему вы ушли, не попрощавшись с Дашей, ведь и на работу к ней можно было зайти, а еще комендант, к нему тоже не зашли… и к начальнику станции…
– Неужели непонятно? Проводы, объятия! Рыдания! Мольбы задержаться подольше... С Дашей ты и я простились письменно... Поблагодарили...
Саша засмеялась:
– А с начальником и комендантом? Тоже письменно?
– Нет, убедительных слов, способных примирить их с разлукой со мной, я бы не нашел...
– Каким странным тоном вы это говорите…
Она пытливо глядела в его лицо, которому отсветы играющего пламени придавали какой-то фантасмагорический вид.
– Виконт, вы загадочный, как дракон какой-то, или улыбка Джоконды!
– Ящер с улыбкой Моны Лизы. Достойная месть! Так, что это? – Он еще раз постучал по столику, стоящему вплотную к дивану, на котором они расположились: Виконт на сидении, Саша боком, на валике. Тоном лучшей ученицы класса она проговорила:
– Инкрустированный, лакированный столик, украшенный дырочками для красоты. Предположительно, семнадцатый век.
– Да. Семнадцатый век – это прекрасно. Украшенный для красоты – много хуже. Это тавтология.
– Что это?
– Разновидность плеоназма.
– Что?
– Риторическая ошибка.
– Вы – грамматический педант, Виконт. Кончится дело тем, что я буду говорить с вами только на французском.
– Ха! Найду оплошности и в твоем французском.
– Кто же из нас француз, в конце концов?
– Кто? Мы с тобой русские оба, если не ошибаюсь. Елена Александровна была русская.
– Нет, конечно, я русская, как вы, как бабушка, что за разговоры…
– … и вообще, что ты Поль, ко мне привязался? –
– Знаю!– обрадовалась Саша. – К ней должны быть рисунки с советами.
– Ни рисунков, ни советов, о чем они только думали, в семнадцатом веке? Или в начале восемнадцатого, так вернее.
– Ну, уж думы нашлись, не о шпаргалках же для нас с вами. Или бумага истлела.
– И, слава Богу! Саша, а фантазия?
Наступали самые любимые Сашей мгновения, когда «запертый» обстоятельствами Виконт со всей серьезностью предается какому-нибудь несерьезному делу. И, конечно, с ней. Она постаралась заинтересовать его:
– Пусть будет так: вы начинаете что-нибудь со своей необыкновенной фантазией, а я порчу. Правда, интересно?
– Просто замечательно! Ты что, издеваешься надо мной? Мелкокалиберный Герострат. Тяжелый рост! Начала с Психеи и добралась до моих мозаик? А дальше что? Страшно подумать!
– Виконт, вы мне эту Психею никогда не простите? Вы уже сто раз меня поругали за нее. Иносказательно, но все же… Неделикатно поминать человеку его неуклюжесть.
– Злостное сокрушение, хотела сказать! Ведь восстановить ту же Психею, как следует, так и не удалось… Кстати, ты и сейчас чересчур порывистая в движениях. И точностью они не отличаются.
– Опять ругаете?– Саша съезжая с валика, «боднула» Виконта в ухо. – Это точное движение?
Он засмеялся, слегка хлопнул ее пальцами по лбу, ухитрившись одновременно водрузить снова на валик дивана:
– Вот точное! Вернемся в наши дни. Ты грозишь изничтожать мои замыслы, а я должен молчать?
– Поль! Это же игра…
– Игра вандалов, игра ордынцев!
– Ну, Виконт, вы же несерьезно, правда? Правда? Вам скучно или вы улыбаетесь, я не пойму… Ну, послушайте меня, поподробнее: вы начинаете. Так? Раз, два, три, четыре…, девять, десять… Вы имеете в виду что-то, а я изменяю... «Порчу» я неправильно сказала просто…
– Вообще-то, желательно четко формулировать свои мысли. В этом у тебя тоже пробелы.
– Виконт, ну послушайте же до конца: я изменяю – вы придумываете. Я придумываю, вы изменяете… мы друг другу ничего не говорим при этом, только изменяем и изменяем…
– Никогда еще, Александрин, тебе не удавалось произнести ничего более бестолкового.
– А кто виноват? Я поспешила, чтобы отвести напраслину, понятно, что пострадало качество объяснений. Слушайте еще раз, только, чтобы я не боялась ваших замечаний.
– Еще раз – это чересчур. Слушать такое! Кое-что я уловил: намечаю десятью фишками контур, не открывая тебе, что за фигуру я имел в виду. Ты дополняешь рисунок по своей фантазии и так далее. Верно?
– Поль, Вы уловили ВСЕ!
Виконт очень быстро попрал ее авторские права, вводя в игру свои дополнения и правила:
«Нет, Александрин, уговоримся: выкладывать изнутри можно только в замкнутом контуре. Если я стану работать над правым нижним углом, а ты начнешь, по неизвестным соображениям, изукрашивать противоположный, игра потеряет смысл... Линию надо продолжать» и тому подобное.