Третья истина
Шрифт:
Они оба умели увлекаться, и не смогли бы сказать, сколько прошло времени, прежде чем Виконт снова облокотился о спинку дивана:
– Все. Собирай, протри платком. – Он дернул плечом, давая понять, что платок лежит в верхнем кармане рубашки. Саша достала платок, как всегда поражаясь его ослепительной белизне. Свои Саша стремилась держать в чистоте, и стирала, и гладила. Но им было далеко до собратьев, принадлежащих ее воспитателю.
– Виконт, а когда вы свои платки стираете? Я что-то не вижу. И как?
– Я стираю? Ладно, Саша, шутки в сторону. Перекусим и надо поспать, силы еще потребуются.
В принесенном им пакете
Когда Саша проснулась в очередной раз, он стоял около шкафа, взявшись за боковину. Она услышала снаружи отдаленные голоса и вскочила. Виконт стал медленно отодвигать шкаф.
– Поль, вы хоть приготовьтесь. Вы знаете, в чьи объятия мы сейчас попадем?
– Нет, а ты что – знаешь?
– Вот потому и страшно…
– Никого там нет, Александрин, да и нечего нам бояться, если ты, конечно, поставишь на место буфет, намеченный тобой на вынос.
– Да ну, Виконт! Вы скажете… в критической ситуации… Давайте, я первая выскочу! И побегу. Отвлекая…
– Куда выскочишь?
– Навстречу опасности!
– А!
Он задул свечу, спрятал ее в карман, сильно тряхнул дверь – она распахнулась. Замок, судя по звуку, упал на землю.
– Вперед, героиня. Страшно интересно, как они будут все это принимать. Эксперт прибудет, очевидно. Если раньше никто не «примет». Любуйся, бесполезная железка, – он подкинул на руке замок, который так помог им своей беспомощностью, – оберегает все эти ценности. Она выбрасывает белый флаг даже перед таким взломщиком-дилетантом, как я. Так. Этой скобой ему полагается намертво крепиться к двери. Возвращаю на место.
Раздался свисток.
– Ага, хорошо,– удовлетворенно произнес Виконт. – Охрана все-таки есть. Слава Богу! Раз так – все в порядке. Пошли!
– Побежали!!!
– Куда торопиться? Не больше четырех утра. Он подождет.
– Кто???
– Тот, который свистит.
– Да от него! Вот нас поймают, я скажу, что кто-то дурачился – поэтому попались.
– Александрин, не увлекайся. Никто не собирается нас ловить.
Они пошли медленно и их никто не догонял.
Примечания – перевод старинной неаполитанской песни, которую пел Виконт:
1Почему, когда ты видишь меня,
У тебя, как у кошки, встает шерстка дыбом?
Девочка, что я сделал,
Что ты не хочешь меня видеть?
Я так тебя любил!
И люблю, и ты это знаешь!
Я очень сильно люблю тебя,
А ты не думаешь обо мне.
Я очень сильно люблю тебя,
А ты не думаешь обо мне.
2 Ночью все спят,
а
Думая о своей девочке,
Я чувствую, что теряю силы!
Бьют четверти часа,
одна, вторая, третья...
Я очень сильно люблю тебя,
А ты не думаешь обо мне.
Я очень сильно люблю тебя,
А ты не думаешь обо мне.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА 1. ПЕТРА ТВОРЕНЬЕ .
До Петрограда было еще далеко, как до Солнца. Ну, может быть, чуть-чуть ближе. Короткими переездами они добирались и на попутных, и в каком-то украинском, специальном, не подлежащем проверке, вагоне, подкупив неподкупного проводника. Деньги, золото (откуда все это у Виконта?) мало интересовали потомственного железнодорожного служащего – «пятьдесят лет при вагоне», скорее, пугали. Но брелоки на цепочке в виде слонов, башенок, туфелек и чего-то уж совсем никчемного привели его в состояние восторженного трепета:
– Внучушке… внучушке… Шонечке… Шолнышку дедулину яшному-прекрашному... штучечки-игрушечки… Дедуля привезет Шонечке-шчаштьицу. Шейчаш, мои хорошие, шейчаш, в моей купе поедете…. Кипяточка рядом, по надобношти – рядышком… Вы Шонюшке моей радошть дарите, а штарику – шонюшкину любовь...
Так и доехали в купе проводника до Пулкова. А дальше Виконт почему-то решил идти пешком. Саше, которая еще по прибытии на станцию, где Виконт решительно покинул «меблированную комнатку», была уверена, что оказалась непосредственно в сердце Петрограда, этот пеший довесок пути был не в радость. Поэтому в отличие от неунывающего землепроходца в темно-синей куртке, барышня в специально надетых для встречи с бывшей столицей приталенной желтой жакетке и кокетливом тоненьком платочке, держала путь в хандре и брюзжании.
Она обратилась к Виконту с хмурым вопросом, долго ли идти, и услышанное в ответ безаппеляционное: «Не меньше трех часов! Если назрели претензии, Александрин, обрати их к Петру Великому, это он затеял строить город так далеко от Пулкова, то есть от шведской мызы Пурколовской» – доконало ее окончательно. Не обделенная в литературе популярностью «последняя капля» сочно шлепнулась в чашу ее терпения и, разумеется, оказалось, что там и без нее было полно. Саша начала все больше отставать и смотреть исподлобья в спину Виконта взглядом, в котором последовательно сменялись усталость, жалость к себе, обида, тоска, боль тела и сердца, разочарование и, наконец, негодование, почему он всего этого не замечает. Так увлечен предстоящим, думает о своем, видно, вспоминает что-то… И несется, несется вперед!
Слезы, закипев на «тоске», стали медленно изливаться на «боли». В тот момент, когда «негодование» готовилось к превращению в «отчаяние», спина Виконта, преломившись в слезах, сменилась не менее искаженным фасадом, который стал быстро приближаться.
– Александрин! Это уже совсем не к чему, не жалей себя. Здесь нет изверга, влекущего за собой ослабевшее от болезни дитя. Прогулка по Царскосельской дороге! При прекрасной погоде. Вокруг, заметь, весна, сады цветут, птицы. Рай.
– Вы как-то уже рассказывали про весну и про птиц,– проплакала Саша.