Третья штанина
Шрифт:
– Извините, пожалуйста, – говорю, – мне очень надо выйти. Не подумайте, что из-за неуважения.
А Татьяна Артемьевна, эта улыбающаяся женщина, говорит, ничего, только вот смотрит на меня, как на дурачка. А я опять стою над унитазом, как одинокий писк труса в темной ночи, так я стою, а не как мужчина с горячей конской струей. Хватит, никакого пива. Никакого пива, никакого алкоголя, но все-таки консультация заканчивается. В общаге я достаю тонометр и мерю давление: сто пятьдесят на сколько-то. Вот вам и отходняк. Нет, это не дело, голова моя болит, раскалывается, трясет меня. Весь день я отхожу, нервничаю, пытаюсь почитать.
Один раз я подошел к телефону-автомату, который висел у нас на этаже. Я вставил карточку и стал набирать номер. Я думал, что нужно сказать ей, как она
Кто-то мне предложил выпить коктейля, я сделал глоток, модный коктейль был в бутылках 0,33 л – Absenter, чушь собачья. Нет, если выпьешь, станет легче, но надо справиться, любишь кататься, люби и саночки возить, и, может, тогда кто-то там, наверху, увидит, что ты человек, а не говно на палочке. День идет, а мне плохо, ни у кого нет таблеток от давления? Нужно только успокоиться. Отходняк – дело тонкое. Мне все время кажется, что кто-то зовет меня по фамилии, то ли снаружи, то ли внутри моей головы, я лежу весь день и пытаюсь поспать, но вокруг постоянно кто-то ходит. Я в аквариуме похмелья, я жаба в липком аквариуме, и жаба вот-вот развалится на куски. Слишком много людей, мне никогда не уснуть.
Уже почти ночь. Мы сидим в коридорчике, тут что-то вроде импровизированной кухни и еще что-то вроде поляны для чесания языка, со мной сидят оператор Малой, оператор Юра, оператор Маша и продюсер Рома.
– Расскажи о своих творческих планах, – говорит мне Юра.
– Я задумал роман, – говорю, – но не просто роман.
Роман или, может, пока только повесть-метафора, говорю. Я давно это задумал и когда-нибудь напишу. Может, через месяц, а может, через год. Бывает такое уродство, когда человек рождается с членом взрослого человека. И несу что-то. Тонкое исследование души, взрослый человек – это просто-напросто младенец с большим членом. Он бродит по миру в своих ползунках с тремя штанинами. Об этом говорю. Потом я становлюсь остроумным. Мы все болтаем, ночь уже, я только чувствую, что голова моя пульсирует от давления. А мы все болтаем, у меня на нос давит изнутри, на глаза давит изнутри. Похоже, скоро мне конец, думаю, все вокруг из стекла, и стекло вот-вот треснет. Оператор Малой снимает меня на телефон, а я показываю этюд со шваброй. Она моя любимая швабра, но она мне изменила. Вдруг в голове у меня что-то взрывается, я падаю на колени рядом со шваброй. Начинается переполох. Я не чувствую рук и смотрю на все необычно, у меня теряется связь с миром. Я как будто маленький человечек, сижу в голове у своего тела-робота, которое отказывается исправно работать. А вокруг суета. Я сижу перед приборами, перед пультом управления в собственной голове, а приборы дымятся, все тело трясет. Я хоть и знаю о боли, но чувствую ее отдаленно. Зато мне очень страшно, страшно, что такая боль есть у меня в голове. Все будет хуже, чем в прошлый раз, я уверен, на этот раз точно конец.
– Что с тобой? – спрашивают у меня. «Скорую» надо мне? Не надо, ерунда, зачем людей беспокоить? Хотя нет, надо, ребята, похоже, что надо. Срочно, в задницу «Скорую». Меня кладут на стол, мне помогают смерить давление. Сто семьдесят семь. Похоже, не пронесет. Я держусь за голову, чтобы она не лопнула, придерживаю нос, чтобы он не отвалился. Приплыли, ребята. «Скорая» уже едет? Едет «Скорая». Вокруг толпится абитура, я дергаюсь на столе, то встаю, то сажусь, черт, похоже, все, а ведь Ибрагимов предупреждал меня, предупреждал меня Ибрагимов. Позволяет ли мне моя совесть пить? Да что он знает, что знает этот Ибрагимов, сидит у нас в городе, собрал вокруг себя группу графоманов и учит их писать, учит их поэзии, что он знает, если у него не было уникальной возможности сдохнуть далеко от близких? Что он знает, с чего
Наконец врач приехал. Очень спокойный врач. Я тут умираю, а он спокойный.
Все столпились вокруг, он стал измерять мое давление, да мерил я это давление, говорю, но врач был очень спокоен со своим чемоданчиком.
– Так и есть, сто восемьдесят. Пил сегодня?
– Нет. Только один глоток сделал абсентера.
– Абсента? – Он закинул одну бровь, высоко, чуть не через весь лоб перекинул.
– Да нет, абсентер, это коктейль такой. Но я только глотнул, и все.
А я ему говорю, но сам весь заикаюсь, трясусь, как эпилептик. Да успокойся ты, говорит он, попробуй расслабиться, дал мне таблетку.
– Подождем десять минут, – говорит. Очень спокойный и очень лысый врач. Давай спрашивать, сколько дней пью. Ну, говорю, вот вчера пил. И позавчера. И день до этого. А я еще четыре дня перед вылетом. И до этого пил. А врач только и знай, что брови закидывает. То одну, то другую. Мне лучше не становится, только от спокойствия врача чуть легче, но, с другой стороны, оно меня бесит, это спокойствие, и меня всего трясет. Он опять мне смерил давление, оно все еще около ста восьмидесяти, дал мне опять таблетку, опять ждем, а я думаю, ну все, не спасет меня этот врач. И пытаюсь ему объяснить, что у меня был как взрыв в голове, потом я перестал чувствовать руки, что нужно сделать что-то поскорее, а он только шевелит своей лысиной, этот лысый спокойный врач, и не говорит ничего, шевелит лысиной и брови закидывает, очень крутой он с виду. А вокруг толпится наша абитура, Седухин, скотина, думает, что я сейчас помру, и некому будет его сочинение проверить, так он мне скажет на следующий день. Все смотрят, кому-то, может, просто любопытно или страшно. Врач опять измерил мне давление и говорит:
– Нет, переворачивайся на спину, – И укол в задницу. Тут у меня все и поплыло.
– Что это? – спрашиваю. – Мне легче стало.
– Это я тебе не скажу, чего это, – говорит врач, – а то искать начнешь.
Он еще измерил давление, сто пятьдесят. Поехали, говорит, в больницу, пока я тебя случайно не убил. И повел меня лысач вниз по лестнице. Я иду медленно, как будто под водой, и головная боль притупилась, слава богу, отвезут в больницу, неужели пронесло и на этот раз? Что он мне вколол, меня заносит на поворотах? Неужели Ибрагимов и Моя Совесть простили меня снова и дали еще один шанс? Это было еще одно предупреждение?
Меня посадили в больнице в коридоре напротив кабинета, в который лысый пошел переговаривать с дежурной теткой. Он ей что-то говорил, она записывала. Через пятнадцать минут лысый попрощался, а тетка вышла ко мне.
– Вот он ты, – сказала она, – ты знаешь, сколько сейчас время?
– Нет, – отвечаю, – не знаю.
Зато я знаю, говорит она. Агрессивная женщина. Сейчас два часа ночи, говорит она. Два часа, а в это время нормальные люди спят.
– И ты думаешь, большая радость просыпаться в два ночи из-за такого алкаша, как ты? Посмотри на себя. Из-за вас просыпаться ночью, да лучше бы вы сдохли все!
Она еще ругалась, будто я действительно по-взрослому ей насолил, хотя, насколько я понял, она была дежурной, и это была ее работа, в том числе просыпаться из-за алкашей. Я слушал, мне стало дурно, я был одновременно расслаблен и напряжен. Она все говорила, я даже ей стал верить, что такое говно я и есть, но наконец эта женщина ушла, хотя ее ругань слышалась еще и в конце коридора. Через пять минут пришла другая женщина, на этот раз более ласковая, и заботливо отвела меня в темную палату. Заботливо уложила на свободную кровать и дала таблетку под язык. Язык мой скоро онемел, я расслабился окончательно, мне стало уютно в кровати, несмотря на головную боль, уютно, как в детстве после ванны, наконец-то меня спасли, и потом голова онемела, я перестал ее чувствовать, боль тоже перестал чувствовать. И уснул.