Треугольная груша. 40 лирических отступлений из поэмы
Шрифт:
глазки пьяниц налились.
Этот рыжий, как обляпанный желтком,
Пневматическим исходит молотком!
Тот, как клоп, —
апоплексичен и страшон.
Апокалипсисом воет саксофон!
Проклинаю твой, Вселенная, масштаб,
Марсианское сиянье на мостах,
Проклинаю,
обожая и дивясь,
Проливная пляшет женщина под джаз!..
"Вы Америка?" — спрошу, как идиот.
Она сядет, папироску разомнет.
"Мальчик, —
Закажите мне мартини и абсент".
Отступление в 17 век
Лобная баллада
Их величеством поразвлечься
Прет народ от Коломн и Клязьм.
"Из любовница —
контрразведчица
англо-шведско-немецко-греческая..."
Казнь!
Царь страшон: точно кляча, тощий,
Почерневший, как антрацит.
По лицу проносятся очи,
Как буксующая мотоцикл.
И когда голова с топорика
Подкатилась к носкам ботфорт,
Он берет ее
над топою,
Точно репу с красной ботвой!
Пальцы в щеки впились, как клещи,
Переносицею хрустя,
Кровь из горла на брюки хлещет.
Он целует ее в уста.
Только Красная площадь ахнет,
Тихим стоном оглушена:
"А-а-анхен!.."
Отвечает ему она:
"Мальчик мой государь великий
не судить мне твоей вины
но зачем твои руки липкие
солоны
баба я
вот и вся провинность
государства мои в устах
я дрожу брусничной кровиночкой
на державных твоих устах
в дни строительства и пожара
до малюсенькой ли любви?
ты целуешь меня Держава
твои губы в моей крови
перегаром борщом горохом
пахнет щедрый твой поцелуй
как ты любишь меня Эпоха
обожаю тебя
царуй!.."
Царь застыл — смурной, малохольный,
Царь взглянул с такой
меланхолией,
Что присел заграничный гость,
Будто вбитый по шляпку гвоздь.
Отступление для голоса и тамтама
Поют негры
Мы —
тамтамы гомеричные с глазами горемычными, клубимся,
как дымы, —
мы...
Вы —
белы, как холодильники, как марля карантинная,
безжизненно мертвы...
вы...
О чем мы поем вам, уважаемые джентльмены?
О
руках ваших из воска, как белая известка, о, как они
впечатались
печальных, как их позорно жгло —
о-о!
"Но-но!"
нас лупят, точно клячу, мы чаевые клянчим, на рингах и на
рынках у нас в глазах темно,
но,
когда ночами спим мы, мерцают наши спины, как звездное окно.
В нас,
боксерах, гладиаторах, как в черных радиаторах, или в пруду карась,
созвездья отражаются
торжественно и жалостно —
Медведица и Марс —
в нас...
Мы — негры, мы — поэты,
в нас плещутся планеты.
Так и лежим, как мешки, полные звездами и легендами...
Когда нас бьют ногами,
Пинают небосвод.
У вас под сапогами
Вселенная орет!
Нью-йоркская птица
На окно ко мне садится
в лунных вензелях
алюминиевая птица —
вместо тела
фюзеляж
и над ее шеей гайковой
как пламени язык
над гигантской зажигалкой
полыхает
женский
лик!
(В простынь капиталистическую
Завернувшись, спит мой друг.)
кто ты? бред кибернетический?
полуробот? полудух?
помесь королевы блюза
и летающего блюдца?
может ты душа Америки
уставшей от забав?
кто ты юная химера
с сигареткою в зубах?
но взирают не мигая
не отерши крем ночной
очи как на Мичигане
у одной
у нее такие газовые
под глазами синячки
птица что предсказываешь?
птица не солги!
что ты знаешь сообщаешь?
что-то странное извне
как в сосуде сообщающемся
подымается во мне
век атомный стонет в спальне...
(Я ору. И, матерясь,
Мой напарник, как ошпаренный,
Садится на матрас.)
Иронико-философское
Антимиры
Живет у нас сосед Букашкин,
Бухгалтер цвета промокашки,
Но, как воздушные шары,
Над ним горят
Антимиры!
И в них, магический как демон,
Вселенной правит, возлежит
Антибукашкин, академик,
И щупает Лоллобриджид.
Но грезятся Антибукашкину
Виденья цвета промокашки.