Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок.
Шрифт:
– Ну что вы! – вмешался каноник, на миг давая передышку жующим челюстям.- Нам тут все уши прожужжали про ваши гениальные способности, приобретенную вами большую популярность и ту выдающуюся роль, которую вы играете всюду, где только появляетесь. Не каждый день встречаешь таких людей. Но уж если я так превозношу ваши заслуги…
Он замолчал, чтобы прожевать, и, как только его язык освободился, снова заговорил:
– Уж если я так превозношу ваши заслуги, позвольте со свойственной мне откровенностью высказать и еще одно мнение. Да, сеньор дон Хосе, да, сеньор дон Каетано, да, моя сеньора и моя девочка, наука в том виде, в каком ее изучают и распространяют люди нашего века, убивает чувство и сладостные мечты. Она обедняет духовную жизнь, подчиняет все жестоким правилам и уничтожает даже возвышенное очарование природы. Наука разрушает прекрасное в искусстве, так же как веру в душе. Наука утверждает, что все ложь, и хочет втиснуть в цифры и в линии не только maria ас terras [115] ,
115
Моря и земли (лат.).
116
И высокое небо (лат.).
Все рассмеялись; дон Иносенсио отпил глоток вина.
– Не станете же вы отрицать, сеньор дон Хосе, что наука в том виде, в каком ее преподают и распространяют в настоящее время, ведет к тому, чтобы превратить мир и род человеческий в огромную машину?
– Это еще как сказать,- вставил дон Каетано.- Все имеет свои «за» и «против».
– Возьмите еще салата, сеньор исповедник,- предложила донья Перфекта,- он обильно приправлен горчицей – как вам нравится.
Пене не любил затевать ненужные споры. Он не был педантом и не любил блистать своими знаниями, особенно в обществе дам и в интимной обстановке, но назойливая и враждебная болтовня каноника требовала, по его мнению, ответа. Поэтому он решил не выражать язвительному священнику своего одобрения, что безусловно польстило бы тому, а, напротив, досадить ему, высказав суждения, прямо противоположные его взглядам.
«Ты решил смеяться надо мной! – подумал Пене.- Ну что ж, доставим тебе несколько неприятных минут».
И вслух прибавил:
– Все, о чем сеньор исповедник говорил в шутливом тоне, истинная правда. Но не наша вина, что наука, словно ударами молота, день за днем уничтожает такое количество пустых идолов: суеверие, софистику, тысячу форм, в которые прежде облекалась ложь, порою прекрасных, порою нелепых, ибо в мире божьем довольно всего. Мир иллюзий, так сказать, второй мир, с грохотом рушится. Мистицизм в религии, рутина в науке, манерность в искусстве исчезают так же, как исчезли языческие божества. Прощайте, нелепые видения! Человеческий род пробуждается, и глаза его видят свет. Пустой сентиментализм, мистика, лихорадочный бред, галлюцинации – все это исчезает, и тот, кто еще вчера был болен, сегодня уже здоров и с невыразимым наслаждением радуется тому, что может справедливо судить о вещах. Фантазия, дикая, безумная, из хозяйки дома превращается в служанку… Посмотрите вокруг себя, сеньор исповедник, и вы увидите, что сказку сменила великолепная действительность. Небо – не купол; звезды-не фонарики; лупа-пе шаловливая охотница, а темный камень; солнце – не разряженный, праздношатающийся возница, а постоянный пожар. Рифы-не нимфы, а подводные камни; сирены – дельфины, а что касается лиц одушевленных, то Меркурий – это Мансанедо; Марс – безбородый старый граф Мольтке; Нестор – любой господин в сюртуке, величаемый месье Тьер; Орфей- Верди; Вулкан-Крупп; Аполлон-любой поэт. Хотите еще? Юпитер (бог, которого следовало бы отправить на каторгу, если бы он еще жил) не мечет молний, они падают, когда электричеству захочется прокатиться по небу. Нет Парнаса, нет Олимпа, нет Стигийского болота. Елисейские поля существуют только в Париже. Никто не может спуститься в ад, кроме геологии, и каждый раз, когда эта путешественница возвращается, она уверяет, что в центре земли нет грешников, осужденных на муки. Никто не может подняться в небеса, кроме астрономии, а она утверждает, что не видела тех шести или семи сфер, о которых говорят Данте и средневековые мистики и мечтатели. Она встречает на своем пути только небесные светила, расстояния, линии, безграничные пространства – и все. Уже не существует ложных исчислений относительно возраста вселенной, потому что палеонтология и труды по истории первобытного общества пересчитали все зубы этого черепа, на котором мы живем, и установили его настоящий возраст. Выдумка – какую бы форму она не принимала: язычества или христианского идеализма – уже не существует, воображение умерло. Все чудеса я творю в моей лаборатории, когда мне это угодно, с элементом Бунзена, индукторной нитью и намагниченной иглой. Христос уже больше не умножает хлеба и рыб, это делает разве только промышленность при помощи своих форм для отливки машин, или печать, подражающая природе тем, что по одному образцу создает миллионы экземпляров. В общем, сеньор духовник, уже издан приказ об отставке всех нелепостей, измышлений, иллюзий, пустых мечтаний и предубеждений, которые туманят человеческий рассудок. Поздравим же себя с этим.
Когда он кончил говорить, на губах каноника блуждала улыбка, а глаза горели необыкновенным возбуждением. Дон Каетано
– Не обращай внимания, сестрица. Все эти глупости я наговорил, чтобы вывести из себя сеньора каноника.
ГЛАВА VII
РАЗНОГЛАСИЯ РАСТУТ
– Ты полагаешь,- вмешалась донья Перфекта с некоторым оттенком тщеславия в голосе, – что сеньор Иносенсио промолчит и не ответит на все твои выпады вместе и на каждый в отдель-пости?
– О нет! – воскликнул каноник, поднимая брови.- Я даже и не подумаю меряться своими слабыми силами со столь доблестным и так хорошо вооруженным воителем. Сеньор дон Хосе знает все – в его распоряжении полный арсенал точных наук. Я нисколько не сомневаюсь, что точка зрения, которую защищает он, ложна, но у меня не хватит ни таланта, ни красноречия опровергнуть ее. Я мог бы прибегнуть к оружию чувств, воспользоваться теологическими аргументами, основанными на откровении, вере и слове божьем. Но – увы! – сеньор дон Хосе, как выдающийся ученый, высмеивает и теологию, и веру, и откровение, и святых пророков, и Евангелие… Ничтожный, невежественный священник, несчастный, не знающий ни математики, ни немецкой философии, в которой есть «я» и «не я», жалкий преподаватель латыни, знающий только божественную науку и кое-что из латинских поэтов, не может вступать в бой с такими великими корифеями.
Пене Рей искренне рассмеялся.
– Я вижу, сеньор дон Иносенсио принял всерьез эти глупости… Полноте, сеньор каноник, забудем мою болтовню – и делу конец. Я совершенно убежден, что мои подлинные взгляды ничуть не расходятся с вашими. Вы благочестивый и просвещенный муж, а я – невежда. И если я себе позволил шутку, то прошу у всех прощения, такой уж я человек.
– Благодарю вас,- с явным неудовольствием отвечал священник.- Вы так решили повернуть дело? Нет, мы отлично понимаем, что вы защищали ваши собственные взгляды. Иначе и быть не может! Вы человек эпохи. Нельзя отрицать, что у вас замечательный ум, да, да, замечательный. Признаться откровенно, пока вы говорили, я, хотя и скорбел о вашем великом заблуждении, не мог в то же время не восхищаться вашей изысканной речью, вашим умением говорить, вашей удивительной способностью рассуждать и приводить сильные доводы… Как умен ваш племянник, сеньора донья Перфекта, как умен! Когда в Мадриде я попал в Атеней, признаюсь, меня поразили удивительные способности, которыми бог наделил неверующих и протестантов.
– Сеньор дон Иносенсио,- сказала донья Перфекта, переводя взгляд с племянника на своего друга,- мне кажется, ваша снисходительность по отношению к этому молодому человеку переходит всякие границы… Не сердись, Пене, и не придавай слишком большого значения моим словам, ведь я не ученая, не философ, не теолог, но по-моему, сеньор дон Иносенсио не разбил твоих доводов и не заставил тебя замолчать только из-за свойственного ему великодушия и христианской любви, а он мог бы это сделать, если бы пожелал.
– Сеньора, ради бога! – прошептал священник.
– И так всегда,- продолжала сеньора.- Притворяется божьей коровкой, а знает больше четырех евангелистов. Ах, сеньор дон Иносенсио, как вам подходит ваше имя! Но ваша излишняя скромность на сей раз ни к чему. Мой племянник прекрасно сознает… Ведь он знает лишь то, чему его научили!.. И если его ввели в заблуждение, разве можно не пожелать, чтобы вы наставили его на путь истинный и извлекли из ада лживых учений?
– Да, да, я только и мечтаю, как бы сеньор исповедник извлек меня…- пролепетал Пепе, чувствуя, как против воли попадает в какой-то заколдованный круг, из которого трудно найти выход.
– Я всего-навсего ничтожный священник, не знающий ничего, кроме древности,- возразил дон Иносенсио.- Но я признаю огромные познания сеньора дона Хосе в области светских наук и молча преклоняю колена перед столь блестящим оракулом.
Сказав это, каноник молитвенно сложил руки и наклопил голову. Пепе Рей немного смутился, видя, что тетя придала такой оборот ненужному, праздному спору, в котором он принял участие только из желания оживить беседу. Он благоразумио решил прекратить опасную игру и с этой целью обратился с каким-то вопросом к дону Каетано, когда тот, очнувшись от оцепенения, последовавшего за десертом, предложил сотрапезникам необходимые после еды зубочистки, воткнутые в фарфорового павлина, который стал переходить из рук в руки.
–
– Вчера я откопал руку, сжимающую ручку амфоры; на ней начертано несколько священных знаков. Я тебе покажу,- сказал дон Каетано, довольный предоставленной ему возможностью поговорить на излюбленную тему.
– Я нисколько не сомневаюсь, что сеньор дон Хосе превосходный эксперт и в области археологии,- заметил каноник. Он продолжал неотступно гоняться за жертвой, следуя за ней даже в самые сокровенные убежища.
– Разумеется,- подхватила донья Перфекта.- Чего только не знает нынешняя преуспевающая молодежь? И притом в совершенстве. Университеты и академии в одно мгновение обучают их всем наукам и выдают дипломы мудрости.