Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок.
Шрифт:
– Какой чудесный вечер! – воскликнула она.- Ну как, племянничек, тебе здесь очень скучно?..
– Нисколько,- ответил Пене.
– Не отрицай. Мы только что говорили с Каетано о том, что тебе здесь скучно и ты пытаешься скрыть это. Не каждый современный молодой человек может так самоотверженно, как Хасин-то, проводить свою молодость в городе, где нет Королевского театра, комедиантов, балерин, философов, литературных обществ, газет, конгрессов и прочих зрелищ и развлечений.
– Мне здесь хорошо,- возразил Пепе.- Я только сейчас
Росарио покраснела, остальные промолчали. Все расселись в садовой беседке. Хасинто поспешил занять место слева от девушки.
– Послушай, Пепе, я должна предупредить тебя,- сказала донья Перфекта с тем милым добродушием, которое было так же неотъемлемо присуще ее душе, как аромат цветку.- Не вздумай, что я хочу упрекнуть тебя или прочитать нотацию: ты не ребенок и без труда меня поймешь.
– Ругайте меня, дорогая тетя, я наверняка заслужил это,- сказал Пепе. Он уже начал привыкать к добросердечию своей тетки.
– Нет, нет, это всего лишь предостережение. Сеньоры подтвердят мою правоту.
Росарио вся обратилась в слух.
– Я только хочу попросить тебя об одном,- продолжала донья Перфекта,- когда ты снова захочешь посетить наш собор, постарайся вести себя благопристойнее.
– Но что я сделал?
– Не удивляюсь, что ты даже не заметил своей оплошности,- сказала она с притворным сожалением.- Вполне естественно, ведь ты привык с величайшей непринужденностью входить в Атеней, клубы, академии, конгрессы и думаешь, что можно так же войти в храм, где царит всевышний.
– Извините меня, сеньора,- серьезно заметил Пепе.- Но я вошел в собор с величайшим смирением.
– Я же не браню тебя, друг мой, не браню. Если ты так относишься к моим словам, я не буду продолжать. Сеньоры, простите оплошность мое^о племянника. Нет ничего удивительного в том, что он был несколько невнимателен и рассеян… Сколько лет ты не переступал порога священного храма?
– Сеньора, клянусь вам… В конце концов мои религиозные Убеждения могут быть какими угодно, но я привык вести себя в Церкви благопристойно.
– Но смею тебя уверить… ты только не обижайся, иначе я замолчу… смею тебя уверить, что многие сегодня утром обратили внимание на твое поведение. Это заметили сеньоры Гонсалес, донья Робустьяна, Серафинита и, наконец… должна сказать тебе, ты привлек внимание самого епископа… Его преосвященство жаловался мне сегодня утром, когда я его встретила в доме моих кузин. По его словам, он не выставил тебя за дверь только потому, что узнал, что ты мой племянник.
Росарио с тревогой наблюдала за выражением лица Пене, пытаясь угадать, что он скажет в ответ.
– Меня, без сомнения, с кем-то перепутали.
– Нет… нет… Это был ты… Не обижайся, мы здесь среди друзей, среди своих, но это был ты, я сама видела.
– Вы!
– Конечно. Не станешь же ты отрицать, что принялся рассматривать живопись, проходя мимо верующих, слушавших мессу? Клянусь тебе, ты так отвлекал меня своим хождением туда-сюда, что… ну да ладно… Разумеется, ты больше этого не сделаешь. Потом ты отправился
– Боже мой! Сколько ужасов!..- воскликнул Пепе, шутя и досадуя.- Я даже не подозревал, какое я чудовище!
– Ну что ты, я прекрасно знаю, что ты чудесный человек,- сказала донья Перфекта, глядя на неестественно серьезное и неподвижное лицо каноника, напоминавшее картонную маску.- Но, дорогой мой, между тем, что думают, и тем, что делают с такой развязностью, есть большая разница. Умный, воспитанный человек не должен забывать об этом. Я очень хорошо знаю твои убеждения… не сердись, пожалуйста, если ты будешь сердиться, я замолчу… но одно дело иметь религиозные убеждения, а другое – проявлять их… Сохрани меня бог осуждать тебя… за то, что ты не веришь, будто бог создал нас по своему образу и подобию, и считаешь, что все мы произошли от обезьян; за то, что ты отрицаешь существование души, утверждая, будто это какое-то снадобье, вроде магнезии или ревеня, продающееся в аптеке…
– Сеньора, ради бога!..- рассердился Пепе.- Я вижу, у меня очень плохая репутация в Орбахосе.
Остальные по-прежнему хранили молчание.
– Так ведь я сказала, что не буду осуждать тебя за твои убеждения… Я не имею на это права, да если бы я и стала спорить с тобой, ты, при твоих необыкновенных талантах, конечно же, остался бы победителем… Нет, нет, ни в коем случае. Я только хочу напомнить тебе, что бедные и жалкие орбахосцы – хорошие и благочестивые христиане, хотя никто из них не знает немецкой философии. Поэтому ты не должен публично выказывать своего презрения к их верованиям.
– Но, дорогая тетя,- серьезно заверил ее инженер,- я вовсе не презираю ничьей веры и не придерживаюсь тех убеждений, которые вы мне приписываете. Может быть, я и вел себя немного непочтительно: я несколько рассеян. Мои мысли и внимание сосредоточились на красотах архитектуры, и я просто не заметил… Однако это еще не причина для того, чтобы сеньор епископ пытался выставить меня, или для того, чтобы вы считали меня способным приписать какому-либо аптечному порошку свойства души. Я принимаю ваши слова за шутку, и только за шутку.
Пене Рей, несмотря на свое благоразумие и осторожность, не мог скрыть своего раздражения.
– Я вижу, ты рассердился,- промолвила донья Перфекта, опустив глаза и сжимая руки.- Бог с тобой! Если бы я знала, что ты так воспримешь мои слова, я бы промолчала. Извини меня, Пепе, прошу тебя.
Услышав эти слова и взглянув на покорное лицо набожной тетушки, Пепе почувствовал себя виноватым за свою резкость и попытался взять себя в руки. Благочестивый священник вывел его из затруднительного положения. Как всегда благодушно улыбаясь, он заговорил: